Айбек: Навои

Подошедший Зейн-ад-дин толкнул Султанмурада под локоть.

— Смотри-ка, — сказал он, указывая на одною человека, — вон тот великан — борец Хайдар. Муфрид каландар [16] Каландар — нищенствующий дервиш. из Ирака победил его на состязании в Хауз-и-Махиане, [17] Хауз-и-Махиан — «Рыбий пруд», местность под Гератом и ноги у него стали, словно мешки с бабками. Шейх Хусейн, костоправ, зарыл ему ноги в землю и в сорок дней вылечил их. А вон, видишь, слоняется франт — это внук поэта, написавшего пятьсот тысяч стихов. Он сам — тоже поэт, но только платит за то, чтобы слушали его газели. Старик с козлиной бородкой и вывихнутым плечом, что стоит возле бакалейщика, — Уста-Ариф из Бухары. Он знает сотню ремесел и все — бесподобно. Уста-Ариф и живописец, и золотильщик, и алхимик, и переплетчик, и массажист. Несравненный человек! А тот вельможа, что восседает на иноходце с белой отметиной на лбу, — племянник начальника города. Не вздумайте подходить к нему, юноши, остерегайтесь этого сластолюбца.

Султанмурад и Туганбек смеялись, слушая пояснения Зейн-ад-дина. Спустившись вниз, они смешались с толпой и, пройдя немного, оказались у сада Баг-и-За-ган — Сада ворон, — близ большого дворца султана. Перед воротами собралось больше, чем обычно, беков, высших сановников и вооруженных нукеров.

— Или султан куда-нибудь выезжает, или ждут прибытия посла, — заметил Зейн-ад-дин.

— Похоже на то… — Туганбек с завистью глядел на дворец.

— Подождем? — предложил Зейн-ад-дин, взглянув на Султанмурада.

— Идем, идем! У меня ноги подкашиваются, — взмолился Султанмурад.

Подойдя к базару, где пестрела толпа, Туганбек вдруг остановился. Не обращая внимания на уговоры своих спутников, он оставил их и исчез в водовороте базара.

— Убежал, чтобы не слушать стихов, степной могол, — со смехом сказал Султанмурад.

— Ничего, — махнул рукой Зейн-ад-дин. — Может быть, он найдет и принесет бедному Ала-ад-дину что нибудь поесть.

Тураби, сорокалетний человек с мягкими движениями и веселыми глазами, сидел в маленькой ветхой лавчонке, заставленной большими круглыми блюдами со всевозможными сластями. Радостно поздоровавшись с друзьями, он, словно после долгой разлуки, осведомим ся об их здоровье и расспросил, как идут дела и занятия приятелей и знакомых. Наконец, исчерпав запас вежливых вопросов, Тураби проводил гостей в верхнее помещение — балахану. Зейн-ад-дин отворил окошко, выходившее на улицу. В комнату ворвался свет и легкий весенний ветер. Ветхая балахана, [18] Балахана — легкая каркасная надстройка над первый этажом дома. украшенная цветистыми кусками материи, служила кондитеру приемной. Проводя жизнь в труде, за изготовлением сластей которые он с утра до вечера расхваливал перед покупателями, этот человек, не взирая на скучные повседневные заботы, сумел сохранить в душе любовь к искусству. В его комнатке собирались гератские ученые и поэты. Здесь читали выдающиеся произведения на арабском, персидском и тюркском языках, вели горячие споры; здесь иногда происходили поэтические состязания и научные диспуты.

Книги, теснившиеся на полках, были известны гостям кондитера. Бегло окинув их взглядом, чтобы посмотреть, нет ли чего нового, Зейн-ад-дин и Султан-мурад присели возле открытого окна.

Тураби принес пару лепешек, только что вынутых из тандыра, [19] Тандыр — специальная печь для выпечки лепешек. и кусок халвы на небольшом медном подносе превосходной работы. Разостлав скатерть, он разломил лепешки и предложил друзьям перекусить.

Заедая горячими лепешками тающую во рту халву, студенты в один миг покончили с угощением, похвалив халву, так искусно приготовленную хозяином.

— Вы наполнили нам рот сладостью, — сказал Зейн-ад-дин, вытирая жидковатые холеные усы, — теперь усладите наши сердца своими поэтическими творениями.

— Достойная вашего внимания газель еще не написана, — ответил поэт-кондитер, поглаживая седеющую бороду. — Есть несколько необработанных вещей, но, думаю, они не доставят вам удовольствия. Я пригласил вас потому, что жаждал приятной беседы с вами.

— Раз уж мы здесь, — решительно возразил Султанмурад, — то сделайте милость, прочитайте ваши газели. Живя в Герате, городе поэтов, мы целую неделю ничего не слышали, кроме нескольких вымученных стихов Ала-ад-дина.

Кондитер не спеша поднялся со своего, места. Раскрыв толстую книгу, стоявшую на полке, он вынул из нее несколько листов шуршащей бумаги и передал Зейн-ад-дину. Зейн-ад-дин пробежал их глазами и положил на колени Султанмураду.