Герман Нагаев - Пионеры Вселенной

Он поклонился и выбежал из комнаты…

Стрешнев добрался до Кисловодска на третьи сутки, перед рассветом. На вокзале было зябко и безлюдно. Искать больницу в темноте в сонном городе не имело смысла. Стрешнев присел поближе к печке, поставил в ноги чемоданчик и задремал… Прошло часа полтора. Вдруг он очнулся от резкого стука – кто-то бросил на диван кованый сундук. Стрешнев открыл глаза. Было уже совсем светло… Сдав чемодан в камеру хранения, отправился разыскивать городскую больницу.

Город только оживал. Заспанная санитарка в приемном покое, открыв окошечко, сказала сердито:

– Прием с восьми. Больше не стучите.

– Мне не прием, я больного ищу. Из Москвы приехал…

– А чем болеет он?

– Говорят, тиф.

– Идите в самый конец, там за забором – тифозное отделение. Но туда не пускают…

В самом конце больничного городка Стрешнев увидел забор, и за ним длинное здание из красного кирпича. В ворота только что въехала машина с дровами, и они оставались открытыми. Стрешнев проскользнул; и не по дороге, а напрямик по темной тропинке в снегу, зашагал к зданию.

Когда он завернул за угол, от крыльца, от главного входа, санитар в белом халате отвозил крытую продолговатую коляску на высоких тонких колесах. У Стрешнева кольнуло сердце, он даже остановился и проводил глазами идущего сзади коляски санитара, пока тот не скрылся за забором…

Затем он взошел по лесенке на крыльцо, отдышался у двери, позвонил.

Открылось окошечко. Выглянула пожилая женщина в белой косынке.

– Вам кого?

– О товарище справиться пришел.

– Как же вас пустили?

– Есть разрешение от главного врача… Я из Москвы.

– Вон как… О ком же вы хотите узнать?

– Цандер Фридрих Артурович у вас лежит?

– Цандер? Это что, из санатория?

– Да, да.

– Светловолосый такой… еще на непонятном языке бредил?

– Да, да, он…

– А вы кем доводитесь ему?

– Товарищ, друг, вместе учились…

– Скончался… Скончался на рассвете… Только сейчас повезли в морг…

Стрешнев отшатнулся, словно его ударили в грудь. Постоял в раздумье и, сняв шапку, побрел сам не зная куда…

Многие люди науки к зрелому возрасту обычно «обрастают» печатными трудами, учениками, учеными званиями, солидными должностями и живут в почете и славе.

Когда такой «ученый муж» умирает, о нем пишут в газетах, устраивают пышные похороны, говорят трогательные речи, перечисляя «научные вклады» усопшего.

Иногда эти «вклады» в науку умирают вместе со своим создателем или продолжают «жить» в «справочниках» и «перечнях».

Но бывают скромные труженики науки, скромно и незаметно делают большое дело, отдаваясь ему и живя им. Их не балуют ни почестями, ни наградами, о них не пишут, не говорят, их почти не замечают… И лишь потом, когда эти люди уходят из жизни, вдруг выясняется, что кто-то из них и был тем большим ученым, которому следовало поставить памятник.

Когда умер Цандер – в Осоавиахиме растерялись… Вроде бы его прах следовало перевезти в Москву и похоронить с почестями. Многие сознавали, что Цандер этого заслуживал… Но получилось так, что при жизни ему забыли или не успели присвоить заслуженно полагавшиеся звания. Он не был ни академиком, ни профессором, ни доктором, ни кандидатом наук. Он был просто инженером и занимал скромнейшую должность – бригадира. «Как быть? Написать, что он сделал ракету, – так ракета еще не запущена. Ракетоплан, так он еще не взлетел… Труды? Огромное количество ценнейших научных трудов! Так они еще не опубликованы… Награды? Наград у него не было… разве только грамота Осоавиахима за «Ударную работу»…

Осоавиахим послал своих представителей в Кисловодск, и Цандера скромно похоронили на городском кладбище…

Закон инерции, так много значащий для полетов в безвоздушном пространстве, действует и на земле, в самой обыденной обстановке.

Как поезд, вдруг лишившийся машиниста и пара, продолжает свое движение вперед, так и бригада ГИРДа, потеряв Цандера, продолжала начатое дело. Гирдовцы были вооружены не только идеей, выстраданной Цандером, но и его расчетами и чертежами. И сами гирдовцы теперь уже не были новичками в ракетном деле: они выросли в смелых экспериментаторов, они сработались и являлись силой, способной сделать многое…

Погоревав, поплакав о гибели своего учителя и наставника, они с ожесточением взялись за завершение большой и трудной работы.

Прошло полгода, но Стрешнев не мог смириться с мыслью о потере друга. Однако он по-прежнему верил в дело Цандера, в ракеты, в их будущее и всячески поддерживал увлечение сына. Правда, был против того, чтоб Слава начинал свой путь в ГИРДе.