Владимир Дарда - Его любовь

— Хотел постричься… — опомнился наконец Петр, и уже по одному тону его понял Топайде, что узник говорит неправду, хотя постричься ему, безусловно, не мешало бы.

— Для чего? — раздраженно хлопал гестаповец стеком о голенище.

Петро пожал худыми плечами — дескать, я сказал все, и непонятно, что еще от меня нужно.

— Я спрашиваю в последний раз! — позеленел от злобы гестаповец.

— Постричься, — повторил Петро с наивной непосредственностью, и Топайде понял: из этого скелета если и вылетит другое слово, то разве что вместе с душой. Упорству этих украинцев можно позавидовать! Он взмахнул стеком, как дирижерской палочкой, и конвоиры, подобно хорошо сыгравшимся музыкантам, прекрасно знающим свои партии, накинулись на узника. Первым же ударом свалили его на землю и начали бить сапогами, а Топайде повторял, словно робот, не ожидая ответа:

— Зачем? Зачем? Зачем?

Микола невольно оглянулся на Гордея, и тот, виновато понурившись, опустил глаза: оба догадались, о чем каждый подумал в эту минуту. А конвоиры все избивали Петра, и Топайде, как заведенный, твердил:

— Воцу? Воцу? Воцу?

Подпольщики настороженно наблюдали эту сцену, с замиранием сердца думали: выдержит ли товарищ? Не проговорится ли, потеряв рассудок от жестоких побоев? Сейчас достаточно одного неосторожного слова — и все задуманное рухнет, сразу же все участники будут уничтожены, как и он сам. Но Петро выдержал.

Палачи своими коваными сапогами продолжали месить уже неживое тело. Топайде заметил это первым и указал стеком в сторону ближайшей печи, чадившей жирной сажей…

Ночью Федор сказал:

— Это не может нас остановить. Петро умер героем, и каждый из нас, если понадобится, готов так погибнуть. Лучше умереть живым, чем жить мертвым.

— Значит, и дальше искать?

— Другого выхода нет.

Долго молчали, как бы поминая погибшего.

На следующее утро Микола принялся за поиски с еще большим усердием. Смерть товарища словно торопила, напоминала, что задуманное очень рискованно и нелегко, но тем более нужно делать это решительно и быстро. Долго ничего путного не попадалось. Но вот судьба улыбнулась ему. Ткнув багром в скрюченный труп, Микола сразу ощутил что-то металлическое. В кармане полуистлевшего пиджака что-то звякнуло. Оглянулся. Никого. Дрожащими чуткими пальцами (такие пальцы бывают, наверно, у слепых) осторожно коснулся этого предмета. Ощупал его. Ясно: ножницы — портновские, с широкими лезвиями. Просто клад! Оглянулся еще раз, судорожно ощупывая металл, и, еще раз убедившись, что никто на него не смотрит, одним рывком выхватил ножницы из кармана покойника и опустил их себе за пазуху. Холодный металл коснулся тела, проскользнул по животу и застрял у веревки, придерживавшей кандалы. Концы ножниц оказались видны из-под лохмотьев рубахи, он всячески пытался спрятать их, но они все равно оставались на виду. Тогда он оторвал от подола рубахи узкую полоску, задрал штанину, привязал ножницы к ноге и торопливо прикрыл их штаниной.

Сердце бешено забилось. Теперь главное — ничем не привлечь внимания надзирателя.

Поскорей бы смеркалось! Но время, казалось, застыло на месте. Солнце неподвижно стояло над головой, будто заметило находку Миколы и заинтересовалось: что же будет дальше? Что будет? Этот вечер, прихода, которого он ждет с таким нетерпением, может оказаться последним в жизни.

Очень возможно, что сегодня произойдет с ним то, что произошло вчера с Петром…

И тем не менее он вздохнул с облегчением, когда приказали кончать работу. Затем — все то же самое, что каждый вечер. Проверка. У кого малейшая подозрительная царапина на цепи, кто припрятал что-нибудь недозволенное, кто «кушаль жаркое», — немедленно в сторону, на колени, поднять молитвенно руки вверх: «Я больше не буду!» — и выстрел в затылок. Потом — контрольный в глаз. И в печь, на один из тех штабелей, которые только сегодня складывал сам…

Вот узников выстроили в колонну по пять. Появился Топайде. Со своим блестящим стеком, элегантный, подтянутый. Старший надзиратель бодро доложил: в колонне столько-то трупов. Но сегодня Топайде равнодушен, лицо — застывшая гипсовая маска. Может быть, после вчерашнего. И конвоиры, заискивая перед ним, тоже становятся неподвижными и злыми.

Микола, как обычно, в третьей шеренге. И пока охранники «едят глазами» Топайде, Микола незаметно ослабляет завязку на ноге, и холодный металл проскальзывает вниз и мягко падает в песок. Микола стоит, словно ничего не произошло, не шелохнется, словно аршин проглотив, не моргнув глазом. Секунду спустя все-таки наступает на ножницы левой ногой, потом — незаметно, движением одних только пальцев — нагребает на них немного песку. Он так осторожен, что даже кандалы не улавливают движений пальцев — цепь молчит. В это время раздается команда: