Владимир Дарда: Его любовь

Княжна была крайне возбуждена. Ей хотелось еще многое сказать Капнисту — резко и гневно, прямо в глаза. Но зачем? Шевченко все равно уезжает, оставляет ее, быть может, навсегда, и она ничего, решительно ничего сделать не может. За нее уже все решили. Без нее.

Где-то там, у флигеля, вероятно, уже ждет его карета, пока она здесь препирается с Капнистом, Шевченко может сесть и уехать, даже не имея возможности с нею попрощаться. Именно для этого, вероятно, и затеял Капнист длинный разговор.

Эта внезапная мысль испугала княжну, и она, не обращая внимания на Капниста, быстро подошла к широкому окну зала.

Возле крыльца флигеля действительно стояла карета. Трофим заботливо укладывал в нее вещи Шевченко, а Тарас Григорьевич стоял на крыльце.

Словно почувствовав каким-то образом, что на него смотрят из окна, Тарас Григорьевич внезапно поднял голову и заметил княжну. Задумчивая отрешенность мгновенно исчезла с его лица, он улыбнулся радостно и закивал головой.

Княжна бросилась к двери. Как была в одном платье, так и выскочила на крыльцо, только запахнула наброшенную на плечи шаль.

Ее обдало таким пронизывающим холодом, что аж дух захватило. Ледяной ветер рванул подол длинного платья, швырнул колючие снежинки в лицо.

Снова начиналась метель.

Но княжна ничего этого не замечала. Со слезами на глазах бросилась она к Тарасу, перекрестила его, поцеловала.

— Не забывайте, мой дорогой поэт, своей любящей сестры! — горячо шептала она. — Не забывайте, прошу вас!

За ней выбежали, увели в дом, а Тарас, онемев, смотрел ей вслед, и на щеке у него застыла слеза.

— Что? — неожиданно обернулся он, услышав, как кто-то негромко, но настойчиво его зовет.

— Вот спрашиваю… Поедем?..

Перед ним стоял Трофим, нерешительный и участливый, от жалости или от холода громко шмыгая покрасневшим носом.

— Да, Трофим, да, едем!

Шевченко попрощался с хозяевами, с молодым князем и княгиней Лизой, с мудрым Фишером и с Рекордон, со всеми домашними, что провожали его в искреннем сожалении.

Все догадывались о причине такого внезапного его отъезда и старались не называть имени княжны. И только Глафира, как всегда по-детски наивная и непосредственная, прощаясь, удивленно спросила:

— А как же княжна?

Тарас крепко, взволнованно пожал ей руку, потом решился — поцеловал девушку в разрумянившуюся на морозе щеку, как старший, может, даже как отец, и быстро, не оглядываясь спустился с крыльца.

Уже когда он сел в карету, на крыльцо вышел Капнист, словно желая убедиться, что беспокойный гость действительно уезжает.

Не обращая на него внимания, Тарас вопросительно глянул вверх, как смотрит тот, кто отправляется в дальний путь.

Из-за серых свинцовых туч, словно из-под тяжелых льдин, несущихся вдаль во время весеннего ледохода, то и дело пробивалось яркое слепящее солнце. Казалось, не тучи, а само солнце неслось вперед, то исчезая, то снова появляясь и обещая недалекое уже тепло: как ни беснуются вьюги, а все равно впереди — весна! Пробудится земля от зимней спячки, воспрянет природа, и люди тоже воспрянут — и Тарас повторил убежденно: «Воспрянут! А не то солнце остановится и сожжет оскверненную землю…»

Трофим лихо гикал на коней, подгоняя их, словно и он проникся настроением Шевченко, его верой в то, что непременно настанет когда-либо лучшая жизнь и что к этому лучшему людям надо торопиться…

1964

Перевела А. Зорич.

«Ком!» — «Иди сюда!» (нем.)

«Шнель!» — «Быстро!» (нем.)

«Гут» — «хорошо» (нем.)

«Век!» — «Вон!» (нем.)

Аусвайс (нем.) — документ, удостоверяющий личность, паспорт.

Пішки немає замішки (укр.) — буквально: пешком не будет задержки.