Владимир Дарда - Его любовь

Вот и княжна — сочувствует бедным, молится за них, и его, Тараса, бывшего крепостного, бездомного нищего, полюбила и, кажется, готова ради него на все. А между тем как далека она от простого люда, как трудно ей понять израненную душу крепостного, проникнуться ее исконными стремлениями и чаяниями.

Тарасу даже стало неловко, что он затеял с Варварой этот разговор, поделился тем, что ей понять не дано. Он медленно поднял голову, долго и участливо смотрел на княжну. Ее откровенно угнетенный вид не мог его не встревожить. Она не понимает его, но искренно любит. И за это невозможно не платить сердечной благодарностью. Тарас нежно пожал ей руку.

— Спасибо вам, Варвара Николаевна, вы умеете быть верным другом.

Княжна, словно очнувшись от забытья, горячо зашептала:

— Будьте выше этого! Выше душой, выше сердцем, выше талантом! С лирой любите, с лирой прорицайте правду, с лирой будьте защитником бедности, покровителем и благодетелем заблудших. С лирой молитесь, возносите славу творцу, милосердному спасителю.

— Спасибо, сестра моя! — Тарас коснулся губами маленькой трепетной руки княжны, решительно поднялся, крепко поцеловал Варвару в разгоряченный бледный лоб и, извинившись, что должен ее оставить, быстро ушел.

А на следующее утро он уехал. Куда — не знала княжна. Видела только из окна, как в легкие санки укладывал Трофим его саквояж, этюдник, как потом выбежал Тарас, сел в бричку, взглянул — все-таки взглянул! — на ее окно и, как показалось княжне, улыбнулся.

«Боже, как он легко одет», — встревоженно подумала княжна. Заметила на его шее теплый шерстяной шарф. Как хорошо, что она успела связать ему этот шарф. От этой мысли как будто и у самой немного потеплело на душе.

Возница привычно потянулся за кнутовищем — и лошади сорвались с места. Сани быстро понеслись со двора. Следы от их нешироких блестящих полозьев быстро запорошило, замело снегом.

А отправился Шевченко в Березовую Рудку.

Не мог он оставить эти края, не попрощавшись с красавицей Ганной. Да и портрет ее хотелось сделать (ведь обещал), потому что эти до черноты синие глаза, которые так взволновали его еще на балу в Мосевке, нет-нет да и возникали перед ним, внося сладкое смятение в душу.

Лошади остановились у огромного особняка — каменного, двухэтажного, с широкими крыльями. И только ажурный балкончик Ганниной спальни контрастировал с этой холодной строгостью. «Как Ганна в этой семье», — подумалось Тарасу.

Она встретила его и радостно, и настороженно, потому что все время ощущала неотступный надзор своего деспотичного мужа, отставного полковника Платона Алексеевича, который был почти вдвое старше жены и успел уже выразить свое недовольство ее дружеским отношением к Шевченко.

Прямо с дороги Тарас попал на обед и пошутил:

— Я, как сказал поэт, «с корабля на бал»: из саней — за стол.

За обедом хозяин не преминул, иронически улыбаясь, напомнить:

— Я думаю, вам будет очень приятно в такой милой компании.

— Более чем приятно, — будто и не уловив его намека, искренно подтвердил Тарас.

Но приятного оказалось мало.

В белом шелковом платье, склонив милую головку на высокую грудь, Ганна была похожа на мраморную надгробную статую.

По существу, так и не удалось с ней как следует поговорить.

Виктор Закревский встретил Шевченко с откровенной бурной радостью.

Последнее время в зимнюю стужу и метели он особенно тосковал по друзьям, шумной компании с озорными затеями и смелыми тостами и сильно запил, уверяя, что, дескать, сам бог толкает его на то, чтобы отвести душу.

Виктор надеялся, что с появлением Шевченко его бесцветное хмельное существование станет интереснее. Хотя сразу заметил — Шевченко не тот, что раньше. Молчаливый, какой-то слишком уж сосредоточенный и даже настороженный. Сразу же предупредил, что времени у него в обрез, а хотел бы выполнить данное когда-то Ганне обещание — написать ее портрет.

— А почему же, ваше благородие, только ее? Разве из меня худший натурщик? — И, желая показать могучую грудь, Виктор выпятил свой большой живот.

Тарас взглянул на его тучную фигуру в теплом, длинном до пят халате, потешно подпоясанную под обвисшим животом, и невольно засмеялся.

— А и то правда, натурщик хоть куда! — воскликнул он, повеселев. — А ну, постой, я мигом! — И он попросил принести бумагу и карандаш.

Быстро сделал набросок. Это не было карикатурой, но появилось на бумаге такое свиноподобное существо, что Тарас, опасаясь, что Виктор обидится, назвал свой рисунок дружеским шаржем.