Владимир Дарда - Его любовь

Так и не взялся Шевченко за портрет княжны: пришлось отложить «на потом» и заканчивать начатое раньше — Варет и Базиля — детей Василия Николаевича.

Княжна словно бы назло Капнисту целыми днями просиживала в мастерской: забавляла малышей, потешных и резвых, наивная болтовня и шалости которых веселили и ее и Тараса до слез.

Тарас относился к ним очень нежно, любяще, и княжне приходило в голову: как было бы хорошо, если б он был не гостем, а ее мужем и рисовал не только детишек брата, а и их собственных.

К великому сожалению, ничего этого не будет. Она это понимает так же хорошо, как и то, что до конца дней своих останется верна Тарасу Григорьевичу. Ведь такого, как он, не встретит больше никогда.

Он называет ее сестрой. Что ж, пусть даже так, но она всегда будет для него чем-то большим, нежели просто сестрой, потому что и он для нее — не просто брат.

Она заговорила с ним о своих теперешних чувствах к нему и призналась, что смогла бы уже горячо полюбить даже его невесту или жену.

Тарас перестал писать, отложил в сторону кисть, какие-то мгновенья задумчиво смотрел на княжну и наконец непривычно тихо, словно сам себе, произнес:

— А у меня уже есть любимая!

— Кто ж она? — спокойно поинтересовалась Варвара, надеясь на какую-либо шутку, хотя по виду Шевченко на это не было похоже.

— Украина! — так же задумчиво молвил Тарас и спросил: — Ее полюбить вы смогли бы?

— Я? — Варвара не ждала такого вопроса. Да, конечно! — О, — воскликнула она с необычайно радостным возбуждением. — Признаюсь, я уже изучаю украинский язык и, поверьте, очарована им.

— Если бы здесь не было детей, я бы вас сейчас поцеловал…

— Хочу свободно читать ваши произведения, — продолжала княжна. — Восхищаться чарующими цветами вашей поэзии.

— Не только это, — возразил Тарас. — Язык надо знать для того, чтобы постичь душу народа.

— Конечно, само собой. И я буду народной учительницей. Буду учить детей их родному языку.

Тарас сокрушенно покачал головой:

— Ох, нет! В наших школах всему, абсолютно всему научат, кроме понимания своего родного слова. Ох, школа, школа, как бы тебя скорее перешколить!

Варвара умолкла, поняв, что снова задела Тараса Григорьевича за живое.

Когда групповой портрет детей был завершен, княжна передала Шевченко сто пятьдесят рублей серебром — от брата Василия.

Тарас отсчитал двадцать два с полтиной и вернул их княжне. Она непонимающе взглянула на него.

— Еще в Ковалевке я брал взаймы у Василия Николаевича, — объяснил Тарас.

— Так ведь эти деньги даны были Фишеру на лекарства. Для лечения в селе лихорадки.

— Но ведь я же брал взаймы, — упрямо повторил Тарас.

Княжне ничего не оставалось, как пообещать, что она обязательно перескажет все брату.

А в день отъезда из Яготина Тарас передал ей записку.

Капнист, который в этот день буквально тенью ходил за княжной, узнав об этом, попросил показать послание ему. Он вообще на правах домашнего наставника брал у княжны все письма и записки Шевченко, уверяя, что покажет их через год, когда пройдет увлечение, — дескать, тогда княжна сможет трезво их прочесть и поймет, как по-детски несерьезно вела себя и в какую пропасть он, Капнист, не дал ей упасть.

На это княжна резко ответила:

— Я никогда не думала, что у вас нет сердца.

Но записку все же дала. К тому же ей и самой хотелось показать ее Капнисту, чтобы услышать, что он скажет на этот раз.

Чем дальше Капнист читал, тем больше хмурился и некрасивое лицо его, как всегда, когда с него сходила улыбка, становилось все более безобразным.

«Я страдал, открывался людям, словно братьям, — писал Шевченко, — и униженно молил хоть об одной слезе за море слез кровавых, и никто не капнул даже одной исцеляющей росинки в томимые жаждой уста. Я застонал, будто в кольцах удава. «Он очень красиво стонет», — сказали мне».

Тут Капнист не выдержал и возмущенно выкрикнул:

— Неблагодарный! Его принимали везде как своего, предлагали дружбу, а он — «в кольцах удава»!

— Неправда! — с неожиданным отчаянием выкрикнула княжна. — Как вы смеете после всего, что случилось, обвинять его?! Он дитя природы, поэт! Он искренен во всем и не привык прятать свои чувства за ветхую ширму правил лицемерной пристойности. Доброты и уважения ко всему святому у него больше, чем у любого из нас! Он умеет платить любовью за любовь!

— В таком случае, — сбитый с толку, Капнист озадаченно смотрел на нее, — в таком случае ему надо немедленно оставить этот дом.