Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем

Один Эден хранил молчание. Он помнил совет матери: «Думать, прежде чем говорить; говорить, что чувствуешь, а если нельзя, то и промолчать».

Вдруг в веселые тосты, звучавшие в зале, ворвались донесшиеся со двора ликующие клики.

Чем же иным, как не ликованием, молено назвать веселый шум, который создают несколько сот глоток, одновременно ревущих «ура»!

Должно быть, это приветствовали Эдена и его невесту селяне и дворовый люд.

Когда шум во дворе усилился, госпожа Барадлаи шепнула сыну:

– Это вам кричат. Выйди на балкон с невестой и скажи им несколько слов.

Эден тут же встал со своего места и подал руку Аранке.

А между тем громкое «ура» предназначалось вовсе не им.

То ликовали не деревенские жители и не приверженцы Барадлаи, а «солдаты личной гвардии» господина администратора.

Что же это была за гвардия?

Ее составляли двести отъявленных кутил – заблудшие сынки окрестных дворян, прощелыги, побывавшие в тюрьмах за поджоги, драки, конокрадство и другие «подвиги», хриплоголосые пьяницы, постоянно пребывающие во хмелю, любители выпить на даровщину, сутяги, некогда промотавшие в пух и прах свои поместья и мечтавшие возвратить их; непутевые отпрыски порядочных родителей, о которых отцы и матери говорили не иначе, как с краской стыда на лице, тупоголовые «вечные студенты», различные проходимцы; заправилами этого спесивого сброда были сельский казуист и бывший церков ный учитель, первый лодырь в округе. Вот из кого состояла так называемая «мобильная гвардия» господина администратора, которую он кружным путем возил на подводах по комитатским городам, запугивая малодушных, устраивая обструкции, заставляя голосовать вновь и вновь за угодные ему решения; иногда доходило даже до избиения отдельных непокорных депутатов сословного дворянского собрания. Обычно Ридегвари направлял свою «гвардию» вперед в качестве почетного эскорта, либо – толпы «местных жителей», якобы с восторгом встречавших своего повелителя. Однажды он даже отважился повезти их в Пешт и устроить там факельное шествие с музыкой в свою честь.

В тот день «гвардии» было приказано явиться на торжество в замок Барадлаи в вечерний час, с факелами для того, чтобы приветствовать знатного жениха и его сиятельную невесту.

Каждый «гвардеец» ежедневно получал за свою «работу» два форинта, не считая кормежки за счет хозяина.

На этот раз главный приспешник Ридегвари, почтенный господин Салмаш, распустил слух, что жених будет бросать деньги народу, а тут уж, как говорится, «кто проворен, тот и доволен».

Господин Ридегвари, потерпев полное фиаско, вспомнил правда с некоторым запозданием, что в программе торжества значилось еще и выступление его «гвардии». Однако он успокоил себя тем, что появление ее назначено на вечерний час, и у Салмаша, когда он узнает о случившемся, достанет, надо думать, ума, чтобы известить «гвардейцев» об отмене факельного шествия.

Но почтенный господин Салмаш на сей раз явно опростоволосился. Сельский нотариус, который в господском обществе чувствовал себя как-то неловко, проводив его превосходительство до дверей гербового зала, незаметно улизнул из замка и поспешил к славной компании своих собутыльников, где он всегда был в «своей тарелке». Тем временем наемные гвардейцы господина Ридегвари завернули на хорошо знакомый им хутор управляющего имением, отделенный от замка небольшим парком. Управляющий привык к подобным визитам и не дожидался особых указаний. Ему были известны законы венгерского гостеприимства, и он открыл перед гостями двери огромного сарая, составил столы, вынес скамейки, зарезал телку и овцу, открыл бочку вина, достал тарелки, подносы, ножи, вилки, ложки, не утруждая себя заботой считать количество поставленных и собранных приборов.

Ридегварские молодцы только и ждали почтенного господина Салмаша, чтобы приняться за пирушку. Зная, что его ждут друзья, господин Салмаш, ничтоже сумняшеся, улизнул из господского замка и ретировался на хутор, словно рак, который пятится в свой домик из ила. Там по крайней мере не надо будет ежиться под взглядами дам.

Итак, славная компания пребывала в превосходном расположении духа; тут тоже не ощущалось недостатка в пылких речах, с той лишь разницей, что приправой к ним был не пафос и не каламбуры, как у господ, а отборная ругань и проклятия. Главным предметом атак пирующих были опекуны юных девиц и чернильные души. Наконец, когда веселье забило через край, бывший певчий – учитель Матяш Коппанч достал из кармана специально сочиненную им к нынешним торжествам оду в честь высокочтимых жениха и невесты и громогласно прочел ее своим сотрапезникам, приведя их в полный восторг плоскими шутками, скабрезными выражениями и недвусмысленными намеками.