Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем

Солнце клонилось все ниже к закату, радуга все выше поднималась в небо, туча уходила все дальше и дальше, а пейзаж ширился и раздвигался. На горизонте ужа стали видны очертания вулканической горы, склоны которой усыпаны виноградниками; это – родина самого знаменитого в мире вина.

Панорама напоминала ту, которую на мгновенье показал Моисею бог, когда разрешил ему взглянуть с вершины горы Нэбо на обетованную землю – страну Ханаанскую!

Это была Венгрия!

Веселившаяся на макушке горы компания зачарованно взирала на эту панораму.

Здесь были только мужчины, только воины, – офицеры оренбургского полка, русская лейб-гвардия, знатные черкесские и мусульманские воины. И среди этого иноземного войска находились лишь двое штатских, два венгра. Один из них – Бенце Ридегвари, другой – Зебулон Таллероши.

Беседа велась на немецком языке. Среди русских офицеров немецкий язык был так же распространен, как французский среди пруссаков.

– Вот поглядите, – воскликнул Бенце Ридегвари, после того как перечислил названия городов и деревень, разбросанных в глубине долины, – эта дорога ведет в Константинополь!

Его слова были встречены громким криком:

– Ура! Да здравствует царь!

Зазвенели бокалы, и все обнажив головы, запели царский гимн.

Ридегвари пел вместе с другими гимн по-русски.

– Почему ты не поешь, Зебулон? – спросил он у задумавшегося старика.

– Голос у меня, как у павлина, – ответил опечаленный муж.

Слетая с горной кручи, гимн далеко разносился по окрестностям. Внизу, по длинной столбовой дороге, нескончаемой вереницей шли конные полки самодержца российского. Солдаты подхватывали долетавший до их слуха гимн. Можно было не знать и не понимать его слов, но мелодия, тревожная и мистическая, то полная угрозы, то исполненная скорби, не оставляла сомнения в том, что эта песня всероссийского самодержца обращена к отважным народам, которые пока еще гордятся тем, что свободны. То звучала из-за скал песня Гога и Магога. [125]

– Взгляни, – сказал Ридегвари, притянув поближе к себе Зебулона, – по дороге, что лежит под нами, сейчас проходят четыре кавалерийских полка. Один – великой княгини Ольги Николаевны, другой, гусарский, – цесаревича, третий, уланский, – Ольвиопольский, а четвертый – это мусульманская конница. В каждом полку все лошади одной масти: в полку Ольги Николаевны – серые, в полку цесаревича – каурые, кони уланского полка – вороные, а мусульманские кони – гнедые. Дальше едут донские казаки и Вознесенские уланы; за ними следуют артиллерия, пехотные полки и, наконец, обоз. А еще дальше – второй, третий корпуса. Ведь это восьмидесятитысячное войско!

Ридегвари сжал руку Зебулона.

– Уже близки дни нашего торжества! Теперь-то мы раздавим своих врагов! Этот жалкий сброд не устоит, рассыплется перед такой громадной силой.

Лицо его сияло. Чтобы лучше насладиться этим зрелищем, он встал у самого края отвесной стены, вздымавшейся из глубины соснового леса на сто футов и покрытой сверху густым ковром травы.

Зебулон Таллероши заглянул с кручи в раскрывшуюся бездну, и у него на мгновение мелькнула мысль: а что, если ему схватить своего милого друга и, как сделал Титус Дугович [126]с турком, ринуться вместе с Ридегвари в эту пропасть?!

– Да поможет мне бог! Только бы пять моих дочерей не засиделись в девках!

Солнце уже закатилось за горизонт. Огненный шар, еще пылавший на краю неба, был уже не дневным светилом, а лишь его отражением, оптическим обманом. Радуга еще стояла в небе, но была уже не семицветной, а сплошь огненно-красной.

На дорогах в долине по-прежнему звучал царский гимн. Русская кавалерия входила в город.

Зебулону Таллероши сложившаяся ситуация была совсем не по душе. Поначалу, когда вместе с Ридегвари ему почти все время приходилось проводить в разъездах, знакомиться с иностранными сановниками, получать высокие награды, он воображал, что выполняет серьезную роль в высокой политике; это льстило его самолюбию и тешило его. Ему казалось, что эта высокая политика мирно уладит положение.

Зебулон надеялся, что царская дипломатия выступит посредником между воюющими сторонами, и те проявят уступчивость, последуют доброму совету.

Прежде всего ему хотелось, чтобы были отменены дебреценские чрезвычайные законы. Потом, думалось ему, в крайнем случае, нынешнему кабинету министров придется сложить полномочия, генерал-губернаторы будут смещены, а на их место назначат новым. Он надеялся, что Государственному собранию нового созыва предложат признать долг казны в двести миллионов. А некоторым крупным деятелям, возможно, дадут и паспорт на выезд в Америку.