Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем

– Послезавтра от нее не останется и следа. Не стоит тебе дольше со мной возиться, займись-ка лучше другими ранеными. Я обойдусь холодными примочками, а с таким нехитрым делом справится и господин Пал.

– Господин Пал? – переспросил Маусман, вытаращив свои и без того выпуклые глаза.

– Разве его здесь нет?

– Нет. Он лежит под мельничным навесом. Почивает… И будет почивать вечно».

– Убит?

– Ведь бедняга побывал вместе с тобой в тех местах, где умирали на каждом шагу. Когда ты вылетел из седла, добрый малый– прикрыл тебя своим телом; чтобы кони не растоптали тебя. А вышло так, что они растоптали его самого.

– Никак нельзя было его спасти?

– Ему досталось так, что с избытком хватило бы на троих.

– Проводи меня к нему!

– Погоди, давай прежде перевяжем голову. Вот так! До чего тебе к лицу эта круговая белая повязка, ты в ней напоминаешь древнего друида. Обопрись на мою руку, у тебя может закружиться голова после такой встряски.

Маусман взял фонарь и повел Рихарда к навесу.

Там лежали солдаты, павшие в сражении у мельницы.

Рихард сразу же увидел своего верного слугу.

Лицо старого воина сохраняло свое обычное спокойное выражение; должно быть, он встретил смерть как нечто вполне естественное. Молодцевато закрученные усы и теперь еще топорщились, как спирали Архимеда. На теле не было заметно ни одной раны.

Рихард опустился перед ним на колени, взял в свои ладони руку старого гусара и принялся его ласково будить:

– Пал, мой славный витязь! Верный старый друг! Очнись, ведь ты только спишь, не притворяйся же мертвым! Слышишь, тебя зовет твой командир! Твой давнишний хозяин обращается к тебе! Почему ты не отвечаешь?

– Причина у него для этого достаточно веская, – промолвил Маусман. – Череп со стороны затылка совершенно раздроблен ударом копыта.

Рихард плакал как ребенок над погибшим старым слугой. Ведь Пал был так ему верен, его привязанность превосходила обычную человеческую привязанность: так могло быть преданно лишь существо, в чьей душе поселился ангел.

– Похорони его в отдельной могиле, – попросил Рихард своего друга. – Чтобы я мог разыскать ее, когда вернусь.

– Завтра ты сможешь присутствовать при погребении павших героев. Убитых врагов мы тоже решили похоронить.

– Кстати… Что с Отто Палвицем?

– Ты жестоко с ним расправился. Он тоже лежит здесь, в доме мельника. Его пользует сам майор медицинской службы. Штабной врач полагает, что Палвиц непременно умрет от полученной раны.

Как раз в эту минуту из дверей вышел штабной врач и, узнав Рихарда, тут же подошел к нему.

– Вы счастливо отделались. А ваш противник дышит на ладан. Сейчас он еще в сознании, но через несколько часов наступит горячка. Гангрена неизбежна.

– Нет надежды на его спасение? – спросил Рихард.

– Никакой. Он уже и сам приготовился к смерти. Едва я вошел к нему, он спросил: «Что с Барадлаи?» Когда я сказал, что вы вне опасности, только оглушены ударом сабли, он попросил, чтобы вы зашли к нему. Он вам хочет что-то сообщить.

– Если таково его желание, я согласен. Впрочем, долг чести обязывает навестить раненого противника. Пошли!

В одной из комнат дома мельника лежал Отто Палвиц. Завидев вошедшего Рихарда, он с усилием поднялся на локте и попросил подложить ему под голову подушку, чтобы он мог сидеть прямо. Потом протянул руку прибывшему.

– Добрый вечер, старина! Как себя чувствуешь? – спросил умирающий своего недавнего противника. – Пустяки, говоришь?… А мне – конец. Но ты не печалься. Доконал меня не твой удар. Нет, голова у меня крепкая, она уже многое вынесла. Но меня сильно потоптали неразумные кони, что-то оборвалось внутри. От этого я и погибну. Не горюй, не ты меня убил. Мы разок огрели друг друга по голове, и теперь квиты. Я покончил все свои счеты на земле. Остался за мной только один большой долг…

Тут он глубоко вздохнул и смолк, как бы собираясь с силами.

– Попроси этих господ оставить нас на несколько минут вдвоем. Они и так сделали все что могли. Я больше ни в чем не нуждаюсь.

Врач еще раз напомнил Палвицу, что он должен вести себя спокойно, не двигаться, иначе лопнут наложенные на рану швы. Отто Палвиц отвечал, что не пройдет и дня, как он окончательно успокоится.

Едва они остались одни, Палвиц торопливо схватил руку Рихарда и глубоко растроганным голосом произнес:

– Вот что, дружище! У меня есть сын; завтра он станет сиротой.

При этом признании лицо умирающего покрылось багровым румянцем.