Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Когда ее первый раз допрашивали, она повела себя независимо, с полным безразличием к происходящему. Кокетливо и беззаботно скосила свои большие глаза на одного, небрежно бросила взгляд на другого. Пуговицы «тигровой шкуры» даже не застегнула, лишь прижала полу ногой, руки скрещены на груди.

— Есть закурить? — спросила небрежно.

Следователи усмотрели в ее поведении попытку обольщения бойцов-хунвэйбинов, сочли это унизительным, неподдельно разгневались, стеганули ремнем так, что она взвизгнула и навсегда выбросила из головы дурные мысли. Ее уволокли обратно в подвал, бросили на холодный, мокрый и грязный пол.

На втором допросе она была уже более покладистой. Развязность исчезла начисто. Ее внешний вид вызывал жалость, она стала слишком сговорчивой. Когда кто-то из тех, кто вел разбирательство, бросал на нее взгляд, она вздрагивала всем телом. О чем ее спрашивали, то и отвечала. Страх заставлял ее не задумываться о стыде.

— Со сколькими бродягами ты развратничала?

— С пятью-шестью.

— Точнее, с пятью или шестью?

— С пятью... нет, с шестью... дайте мне подумать... Еще один был, с семью...

— Мы всех их прибрали к рукам?

— Вы задержали троих...

— Тогда где же еще четверо?

— Я тоже не знаю...

— Неправда!

— Я...

Во время обоих допросов Ван Вэньци стоял в стороне и наблюдал. Под левым глазом у него был темно-фиолетовый синяк. Кто-то рассказывал, что он однажды возвратился домой, встал на колени перед кроватью больной матери и стал горько рыдать, но старший брат жестоко избил его и выбросил из дома. Поддавал до тех пор, пока он не оказался на улице.

Он по-прежнему вынужден был жить вместе со школьным сторожем. Старик начал было несколько сочувствовать ему, а сейчас из-за его странностей, из-за того, что не смог изменить его к лучшему, стал испытывать неприязнь к Ван Вэньци.

На тридцать юаней, которые я через людей передал ему, он накупил водки и мяса, неразумно растратив такую большую сумму денег. Он уже успел занять деньги у нескольких соучеников. Занял, но не отдал. Ненависть, неизвестно откуда взявшаяся и сидевшая в глубине его души, сначала касалась только меня, потом перешла на массы. Он ненавидел всех. Он без причины и повода ненавидел даже тех людей, с которыми не общался. Однажды из-за того, что сторож сказал какие-то слова, которые он не хотел слышать, он только за это готов был наброситься на него с кулаками. У учеников одного с ним класса, у боевых друзей-хунвэйбинов одной с ним группы — у всех постепенно появилась неприязнь к нему. Людей, избегавших его, становилось все больше и больше. Он, как казалось нам, совершенно не придавал этому никакого значения.

Лишь на одну вещь он обращал очень пристальное внимание — на любимую им повязку хунвэйбина. Он бесконечно стирал ее. Была чистая — все равно стирал. Однажды он вскрыл дверь управления и проник внутрь, но прямо на месте был задержан.

Его спросили, что он хотел украсть.

Он не ответил.

Его обыскали, нашли спрятанные под одеждой несколько новейших повязок хунвэйбина.

— Зачем ты украл так много повязок?

— Носить на смену. Одну постираю, другую надену.

В его ответе был заложен определенный смысл и он не чувствовал стыда.

Так ничего с ним и не сделали. Правда, для этого была еще и другая причина, не хотели выносить сор из избы, боялись, что если об этом станет известно «отряду бесстрашных борцов», то в подходящий момент они могут использовать это для нападок и злословия по отношению к нам; поэтому без шума его отпустили. Даже вернули найденные у него несколько повязок.

После этого случая он стал еще старательней и чище стирать повязки. Без повязки на рукаве он не оставался ни часа, ни минутки. Они всегда были как новенькие, нигде ни складочки, ни морщинки, чисто красное поле, желтые иероглифы, в сравнении с другими бросались в глаза и выглядели более дорогими.

Можно сказать, что в школе он ничего не делал. И если в чем-то принимал участие, то не потому, что жил в подвале, а потому, что его вызывали. Иногда он сам изнемогал от тоскливого безделья и, покидая школу, уходил на «индивидуальную деятельность». На рукаве непременно была повязка хунвэйбина, на лацкане выделялся значок Мао Цзэдуна. В тех местах, где вывешивали дацзыбао, там, где велись споры и дискуссии, он смотрел, слушал, прохаживался туда-сюда, то в одном месте, то в другом останавливался. В этом собственно и состояла его так называемая индивидуальная деятельность.