Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Но что это была за радость?

Какой ценой она досталась?

Однажды я, уединившись в классе, вырезал из восковки иероглифы для лозунгов, которые понадобятся на следующий день, и вдруг услышал звон разбитого стекла. Потом еще.

Удивленный этим, я пошел по коридору на эти звуки. Дойдя до конца коридора, я в последней классной комнате увидел Ван Вэньци. Он был один, держал в руке, поднятой над головой, ножку стула, готовый бросить в окно класса.

— Вэньци, что это ты делаешь? — подошел я к нему.

— Что делаю? — прищурил он глаза, косо глядя на меня, усмехнулся, — Бунт — дело правое!

__ Ты беспричинно бьешь стекло? — удивился я.

— Бью? Да, бью, пропади оно все пропадом! — В его душе, видать, давно накапливалась невыносимая тоска, которая искала выхода наружу. Толкнув меня ладонью и сцепив зубы, он продолжал выплескивать накипевшее, — Считай, что бью, ты можешь что-нибудь сделать со мной? Или кто-нибудь другой сможет? Вы уже немало разрушили, разве не так? Сколько вы разбили стекла? Сколько столов и стульев вы разнесли впрах? Кто разбил дверь в этой комнате? Вы! Не я! Говорю тебе честно, революция не устанавливала очередность, теперь пришла очередь наслаждаться мне! Разве я не надел это? — показал он на свою повязку хунвэйбина, — Отныне я никого не боюсь! Бунт — дело правое!..

Он с бешенством трахнул об пол ножку стула, которую держал над головой.

Раздался резкий треск.

Я стоял рядом с ним, понимая, что одному мне ни за что с ним не справиться, не остановить.

Цзынь! Цзынь!

Все стекла, какие еще были в этой комнате, он с наслаждением, методично колотил на мелкие кусочки.

Я только таращил глаза на происходящее.

В двери класса появился учитель.

Ван Вэньци повернулся к нему, резко спросил:

— А ты здесь зачем?

— Я... ни за чем, без дела, просто посмотреть... — торопливо, изобразив улыбку, слабым голосом ответил учитель, завидя его злую, устрашающую физиономию.

— А что здесь смотреть?! Катись отсюда! — зарычал он, и ножка стула полетела в классную доску. В доске образовалась, большая дыра.

Учитель, перепугавшись, потихоньку выскользнул из класса.

Несколько учащихся, не из числа хунвэйбинов, мальчишек и девочек, сбежались к классу, привлеченные непонятным шумом.

Он бесстрастно смотрел на них.

Они все поняли, никто даже рот не раскрыл, ничего не сказал, один за другим удалились.

Вслед за ними в класс зашли братья хунвэйбины, один из них, глянув на пол, усеянный битым стеклом, посмотрел на Ван Вэньци, спросил:

— Это ты, сынок, наделал?

— Я, — спокойно ответил он, по-прежнему сохраняя бесстрашный вид.

— Ты, видать, натворил это от нечего делать, просто так, убирайся в черную банду, может с ними найдешь общий язык?

— Я сейчас не желаю!

— Ты что, сынок, если испортилось настроение, то сразу бить, ломать?!

— У тебя, сынок, в душе раздрай? Но все равно не лезь на рожон!

Пошутив над Ван Вэньци, собратья гурьбой вышли из класса.

На лице Ван Вэньци снова заиграла та ухмылка, которую я уже видел раньше.

Как герой, покоривший весь мир, он одиноко, как бы застыв на месте, стоял посреди класса.

Наконец, послышался голос старика-завхоза школы:

— Придет зима, разве не вам самим здесь учиться ? Мерзнуть, если не застеклят?

Наверно, из-за того, что он жил у этого старика, он не стал с ним ссориться.

— Эх ты! К каким же героям ты себя причисляешь? — сказал завхоз и, покачивая головой, ушел.

Я подошел к Ван Вэньци, очень хотелось сказать ему несколько слов, чтобы понять его состояние. Однако он даже не взглянул на меня, как будто для него совершенно не существовал такой человек, как я.

Я чувствовал, что он дошел до такого состояния, что не способен понять хорошего отношения к себе, он неистовствовал.

Я возвратился в тот класс, в котором был до этого. Только сел, взял ручку и не успел вырезать ни одного иероглифа, как снова донеслись звуки разбиваемого стекла.

Цзынь!...

Цзынь!...

Этот звон мешал работе, я не смог больше вырезать хотя бы один иероглиф. Сердце заколотилось. Обеими руками зажал уши, но раздражающий шум проникал и через них.

Ван Вэньци, чтоб тебе провалиться, почему ты ненавидишь меня? Что я сделал для тебя плохого, в конце концов? Чем больше я размышлял, прикидывал все за и против, тем больше злился.

Цзынь!...

Я чувствовал, что страшная тоска, боль, скопившиеся в моей груди, срочно требовали выхода наружу. Такое смятение, как огромная летучая мышь, билось в груди. Вся она переполнилась смутным болезненным беспокойством.