Иван Кудинов - Яблоко Невтона

И тут возникает вопрос: а Ломоносов знал, был ли осведомлен об изобретателе первой в мире пароатмосферной машины непрерывного действия — сибирском механикусе Иване Ползунове? Документальных подтверждений тому нет. Но и нет в том сомнений — знал Михайло Васильевич, не мог не знать! И не только потому, что земля слухом полнится — и трудно представить, чтобы новость такая, из которой никто и не делал секрета, могла не дойти до ученых кругов… А еще потому, что президент Берг-коллегии Иван Андреевич Шлаттер вряд ли умолчал бы при встрече (а был он «вхож» к Ломоносову) и не сказал бы о ползуновском проекте, который «должно почесть за изобретение».

Наконец, и сама государыня Екатерина Алексеевна в ту пору не однажды навещала первейшего российского академика — и в загородном его поместье, верстах в семидесяти от Санкт-Петербурга, на мызе Коровалдай, подаренной в свое время Елизаветой Петровной, и в петербургском доме на Мойке, где жил в последние годы Михайло Васильевич. Иные придворные, не одобряя столь частых визитов императрицы, шушукались между собой: чего это она заладила к академику и эрмиту своему? Рисуется государыня.

Однако упреки были несправедливы. Екатерина делала это не из желания перед кем-то «порисоваться», науками она интересовалась всерьез и считала, что через них — величие и крепость России. И Ломоносов тут — первая скрипка! Об этом однажды в письме к ней обмолвился и Вольтер, мнением которого она дорожила. Так как же могла она Ломоносова обойти!

Государыня запросто наведывалась к нему. А последняя встреча и вовсе вышла нечаянной. Прознав о том, что академик сильно переболел, Екатерина решила попроведать его и ободрить, коли понадобится. Нагрянула без доклада и упреждения — да не одна, а с молодой княгинею Катенькой Дашковой. И застали его врасплох.

Подкатили к дому со стороны Мойки и карета встала напротив крыльца, затененного старыми березами. Дворня опешила. А царский лакей уже рысил через двор, сверкая золотом шитой ливреи, и шипел, как гусак, на оторопевшую челядь: ш-шторонись, ш-шторонись!..

Следом прошествовали обе Екатерины. Государыня чуть впереди, красивая и статная, как гусар, на синей бархатной шубейке, подбитой соболем, андреевская звезда… Вошли в дом, переполошив и жену академика Лизавету Андреевну, одарили улыбкой их малую дочку Леночку, поднялись на второй этаж — и прямиком в кабинет, уже знакомый Екатерине. Двери настежь — и через порог:

— Ну, здравствуйте, Михайло Васильевич! Не ждали гостей? — искрились в улыбке глаза императрицы. — А мы вот без доклада… ничего?

Ломоносов поднялся и вышел из-за стола, голову чуть наклонил для приветствия и смутился слегка — нет, вовсе не потому, что государыня перед ним, а потому, что он перед нею, можно сказать, в неглиже, без парика, в старом «китайчатом» халате, стол завален бумагами…

— Ничего… ничего, всемилостивая, рад вас видеть! — спокойно сказал, не проявляя и малой суетливости. — А дверь моя всегда открыта.

— Вот на то мы и надеялись, — улыбнулась опять Екатерина и подошла ближе. Озаботилась вдруг и построжела. — Ну, как вы, Михайло Васильевич? Сказывают, переболели и чуточку закручинились? Вот мы и решили вас навестить.

— Тому я рад, ваше величество! И тронут премного. А болезни что… болезни природой назначены, осенью всякая травинка, былинка вянет и усыхает, — заметил многозначительно. — А я, слава Богу, оклемался. Меня Лизавета Андреевна молоком отпоила, — добавил, оживляясь и хитро щуря глаза. — У нас же корова своя, красно-белая, голландская…

— Слыхали, слыхали, — искрилась улыбкой императрица.

— И тут вы, Михайло Васильевич, преуспеваете! — вставила юная Катерина Дашкова. — А еще говорят, что вы грядку вскопали в своем саду и дикий хлопчатник на ней выращиваете. И как удается?

— Ну, хлопчатник более игра, чем дело, — уклончиво отвечал Ломоносов. И Екатерина, будто не желая снижать разговора, круто его повернула:

— А мы вот, Михайло Васильевич, наднесь кружком сбирались в Петергофе и слушали пиесу Фонвизина «Корион», кою сам он и прочитал. Жаль не было вас на этом рауте. Недурно вышло, очень даже недурно! А главное, — доверительно поделилась, — главное, Михайло Васильевич, Фонвизин признался, что вы первым его поддержали и подвигнули к этой теме. Так ли это? — смотрела внимательно и ласково. Ломоносов был тронут, но от прямого ответа уклонился:

— Коли он так считает, ему виднее. Молодое вино перебродит и еще крепче станет, — прибегнул к метафоре. — Читал я сатирствующие писания Дениса Фонвизина. И «Кориона» его читал. Весьма, весьма талантливый юноша! И я ему говорил: ныне такие горячие и способные молодые люди край как нужны России!..