Иван Кудинов - Яблоко Невтона

Однако и эти расчеты не оправдались.

Излишне затянулись подготовительные работы. Хотя Ползунов и не сидел сложа руки. Весной, перебравшись на правый берег Барнаулки, к стекольному заводу, начали класть печь из горнового камня, коя предназначалась для выплавки меди с присадом свинца — из этого сплава и собирались делать цилиндры для огненной машины.

Имея горький опыт с глинобитным горном в старом (сгоревшем позднее) доме на Красноярской пристани, Ползунов смотрел теперь в оба. Мало того, что нынешняя печь — размерами, конечно же, несравнимая с красноярской! — делалась из прочного камня, так он еще и корпус железный измыслил, и мехи воздуходувные для нее сотворил…

И только в конце июля приступили к пробной отливке малых труб — да и то неудачно. Расплавленный металл не пошел, а разом захряс, застыл в желобах… Стали доискиваться — почему? Бывшие здесь, при опытной плавке, Порошин и Христиани вместе со всеми пытались найти причины. И генерал Порошин, опытный инженер, первым их углядел, указав отмычку: «Желоба слишком узки, надо их заменить. И печь лучше просушивать».

Вскоре дело поправили — и отлили первый цилиндр. Но тут Ползунов, найдя какой-то изъян, остался недоволен. И, сделав паузу в два или три дня, принял решение твердое: «Не годится».

— Да почему не годится, Иван Иванович? — удивился Дмитрий Левзин. — Сплав же хорош.

— Может, и хорош, но не для наших цилиндров. Слишком тяжел.

— И что же теперь?

— А что теперь? Будем творить новый сплав, — спокойно ответил Ползунов, улыбнулся, глянув на растерявшегося помощника, и дружески похлопал его по плечу. — Ничего, Митя, сделаем все, как надо. А присад из свинца не годится, будем делать из олова.

И никто не смог (да и не пытался) поколебать его, даже генерал Порошин, ибо главным ответчиком за постройку машины был он, механикус Ползунов, и не только по указу Канцелярии, но и по велению самой государыни — за ним и последнее слово оставалось. Он его и сказал: не годится, тяжеловато.

Время опять затягивалось. И цилиндры из нового сплава были отлиты лишь в октябре, ближе к дню покрова. Первый зазимок уже лег, притрусив землю белым снежком. Холодов натянуло, но реки еще не стали.

Тем временем дел прибавлялось. И Ползунов, по обыкновению, вздел на себя не одну или две, а даже три лямки и тянул в полную силу. Приходилось не только расчеты вести, на ходу изменяя, а то и меняя иные узлы и детали машины, всеми работами управлять, но и самому нередко, засучив рукава, работать по-черному. И то сказать: занятые на постройке машины умельцы в чертежах путались, не могли разобраться, и Ползунов удумал и саморучно сделал для них модели, чтобы те могли копировать, а случалось, и сам вставал к ручному станку и показывал, как надо вытачивать.

«Художников же, знающих медное искусство, как литейщиков и паяльщиков, так токарей и шлифовальщиков… что вздуманное могли их рукоделием окончить… совсем нет», — запишет он позже. Ползунов хотел, чтобы каждый работник, всякий специалист был не просто умельцем и мастером, но искусником и художником в своем деле, ибо сам он дело свое почитал за искусство. Но искусников таковых, как он сам, инженерный капитан-поручик, было столь мало, что и по пальцам не надо считать — единицы. Потому и приходилось многое взваливать на себя.

Вечерами он часто задерживался. Приходил домой уже затемно, усталый и голодный, «аки зверь лесной». Но дом, как всегда, встречал его теплом и уютом. Пелагея скоренько накрывала стол, певуче и ласково приговаривая:

— Да, любый ты мой, ненаглядный, садись поскорее, проголодался небось, накормлю я тебя и утешу… — А на столе уже румянился свежий рыбный пирог, млели в горячем пару любимые колдуны. — Да, любый ты мой, — шутливо и ласково продолжала она причитывать, — измаялся со своею работой… И когда ей настанет конец? — смотрела с пытливой дотошливостью. Он ел с аппетитом и не спеша, изредка вскидывал глаза на жену. И вдруг сказал, впервые признавшись:

— Конец нашей работы, Пелагеша, еще далеко. — И вздохнул, отодвинув блюдо с недоеденным пирогом. — Похоже, я тебя обманул: не только к нынешнему рождеству, но и, дай Бог, к будущей бы весне управиться. И половина того, что надо, не сделана.

— Господи, Ваня, — шагнула к нему Пелагея, обе ладони свои на плечи ему положив, и утешительно мягко сказала, округляя слова, будто журчливой водой камушки окатывая, — да какой же то обман? Это ж работа. И не думай о том, не казнись. Разве я не понимаю? Главное, чтобы все хорошо обошлось да удачею обернулось. А я верю, — еще тише и мягче проговорила и прижалась горячей щекой к его колючей небритой щеке, — верю, что построишь ты машину, обротаешь к весне. Или ты сам не веришь?