Иван Кудинов - Яблоко Невтона

— Ну, если по нормам, то из двадцати сажен дров — шестьдесят четыре короба угля, — доложил Афсвальд.

— А из сырых? — будто к стене его припер Ползунов.

— Не знаю, — помялся тот, заметно смутившись, — мы ж не пробовали…

— Вот и надо попробовать, — неожиданно заключил Ползунов. — А то как же, — усмешливо глянул на мастера, — говоришь, сырые дрова непригодны, а выжиг из них не делал… А?

— Дак издавна ж так ведется, — буркнул Афсвальд, не находя иных доводов.

— Издавна, говоришь? Может быть. Но не все то верно, что издавна установлено, — возразил Ползунов. — А мне вот кажется: не могут сырые дрова давать меньше угля, чем сухие. Не могут! Склоняюсь даже к противному.

— Но, ваше благородие…

— А посему, — перебил его Ползунов, — посему, угольный мастер, следующий завал вели творить из сырых дров. Учиним пробу. И никаких отговорок, — заметив, что Афсвальд порывается еще что-то вставить, пресек разговор. — Сам проверю.

И слово сдержал. Однако из рапорта, на сей счет представленного в Канцелярию, видно, что перед тем, как пустить в оборот сырые дрова, Ползунов (скорее из «тактических» соображений) посоветовался с генералом и заручился его поддержкой; счел нужным и рапорт с того начать: «По приказу его превосходительства… из сырых дров для опыта проба чинена и на то дров сосновых… вызжено двадцать сажен, из которых угля явилось и на завод вывезено шестьдесят шесть коробов…»

Вот так! Шестьдесят шесть — стало быть, на два короба больше, чем из сухих. Да времени сэкономлено — не надо «отлеживаться» дровам целый год! Опыт явно удался. И отныне, с легкой руки Ползунова, менялась, можно сказать, не только система, но и сама технология выжигания древесного угля.

Старый угольный мастер признался однажды Ползунову:

— Посрамили вы меня, господин шихтмейстер.

— Ну, ну, — возразил Ползунов, — то наше совместное дело.

— Нет, ваше благородие, — стоял на своем Афсвальд, — посрамили. И поделом! Я ж полагал, что все познал и всех превзошел в угольном деле. А выходит, всего знать неможно. И как это, господин шихтмейстер, пришло вам такое в голову?

— Думать надо, Афсвальд, — засмеялся шихтмейстер. С тех пор угольный мастер души не чаял в Ползунове, ловил всякое слово его, внимал каждому замечанию. Да разве только он один!

И в Канцелярии много в то время велось разговоров — и все сходились в одном: хорош «лесник» Ползунов, на своем месте человек. Христиани же, как всегда, уместно к тому добавил: «А Ползунов, куда его ни поставь, всегда на своем месте».

И никто из них не догадывался, никому и в голову не приходило, что шихтмейстер Ползунов, столь славно управлявший лесными делами, вздел на себя и еще одну лямку — и тянул обе, не ослабляя, в полную силу. Но другая работа, в отличие от службы лесной, сокрыта была, вершилась тайно и в одиночку. Знала о том лишь Пелагея. Потому и тревожилась, глядя на мужа, сокрушалась, видя, как, намотавшись за день по лесным делянам и куреням, он и ночи прихватывал, сжигая уйму свечей и себя не щадя в работе… Ах, как тщилась она хоть чем-то помочь, угодить Ивану! Старалась так обиходить и содержать светлицу, чтобы никакая пылинка не помешала ему, и самая малая докука не отвлекала б его от главной задумки… Помочь в другом и хотела бы Пелагея — да не могла.

А Ползунов и не нуждался в другой помощи.

Зимними вечерами возвращался он потемну. Шумно являлся — не входил, а вваливался по-медвежьи, широко распахнув дверь и впуская за собой густое морозное облако, враз наполнявшее всю прихожую.

— Мир дому сему! — весело оглашал.

А рядом уже стоял Ермолай. И Пелагея, всплеснув руками, спешила навстречу из кутнего закоулка. Коротким движением он скидывал с плеч задубевший тулуп, весь в блестках трескучей изморози, и Ермолай, подхватив его налету, сердито ворчал и выговаривал:

— Скоко можно талдонить — отряхайте кожух в сенях. Опять натащили снегу.

— Ну, ну, кого учишь! — благодушно посмеивался шихтмейстер, обнимая жену. Пелагея замирала в его объятиях, прильнув к настывшей одеже.

— Ой, Ваня, какой ты студеный! Промерз, небось, до костей?

— Ничего, Пелагеша, оттаю подле тебя, — не скрывал он хорошего настроения. А Пелагея, отпрянув, уже носилась по приспешной комнатке, собирая на стол — красивая, ловкая, все горело в ее руках.

— Ужинать, ужинать, господа! — с улыбкой смотрела на мужа. — Проголодался, поди, на морозе?

— Аки зверь лесной! — шутливо он признавался, но голоден был не на шутку, и с удовольствием вдыхал запах любимых своих «колдунов», коими Пелагея в последнее время частенько его баловала. Пельмени млели в горячем пару, дразня мясным ароматом. — Ах, как приманчиво… — усаживался Иван за стол. И ел с аппетитом завидным, уплетая за обе щеки, ел да похваливал, зная, как это приятно жене: — Хороши, духовиты… Ну, Пелагея Ивановна, какая ж ты мастерица по колдунам! — а сам уже искоса на часы настенные поглядывал, думая о другом столе. И Пелагея, перехватив его взгляд, осторожно сказала: