Иван Кудинов - Яблоко Невтона

— И что же он может недоговаривать? — екнуло сердце шихтмейстера: не забыл его Порошин!

— Это и мне любопытно, — ответил Улих и, чуть подумав, признался: — Боюсь, однако, что долго вы здесь не задержитесь.

— Почему? — удивился шихтмейстер. — Почему же не задержусь?

— Чутье мне подсказывает.

И не ошибся. Не прошло и полгода, как указом главного командира заводов Ползунов был отозван в Барнаул.

И еще одно событие произошло в конце 1761 года. 25 декабря, в день рождества Христова, скончалась Елизавета Петровна — истинно русская императрица, умевшая, по свидетельству современников, бесподобно исполнить менуэт и сплясать барыню, любившая быструю и лихую езду: это она в двое суток могла проскакать от Петербурга до Москвы, загнав не одну лошадь; это ее при жизни многие бранили нещадно, а по смерти дружно оплакали… «Царствование ее было не без славы, даже не без пользы, — отметит историк и уточнит: — Елизавета жила и царствовала в золоченой нищете; она оставила после себя в гардеробе слишком 15 тысяч платьев, два сундука шелковых чулок, кучу неоплаченных счетов и недостроенный громадный Зимний дворец…»

Но и она же, Елизавета Петровна, оставила после себя первый российский университет в Москве, а в Петербурге — первый театр (сумароковский) и Академию художеств… Мирная и беззаботная, по словам того же историка, она многие годы вынуждена была воевать, отстаивая честь и величие России, побеждала главного стратега того времени Фридриха Великого, брала Берлин, уложив пропасть солдат на полях сражений — и ушла, оставив после себя незаконченную войну… и казну пустую. Ах, как хотела она ее пополнить! Потому и вернула на Алтай генерала Порошина. «Надобно, мой дружочек Андрей Иванович, зело необходимо увеличить выплавку серебра на Колывано-Воскресенских заводах, — говорила, напутствуя. — Постарайся, голубчик!»

А еще оставила после себя русская государыня «самое неприятное из всего неприятного» — ею же самой назначенного наследника, любимого племянника, герцога Голштинского Карла-Петра-Ульриха, известного в России под именем Петра III, о котором современники говорили, что, взойдя на престол, он «стал еще более голштинцем».

Однако весть о кончине государыни дошла до Сибири лишь в январе 1762 года. И в этом же январе горные офицеры, в их числе и шихтмейстер Ползунов, присягали на верность новому императору.

Меж тем Ползунов и представить себе не мог, сколь причудливо и тесно тут все переплелось. И немало был удивлен, узнав о том, что генерал Порошин привез на Алтай младшего сына, а старший, двадцатилетний Семен, знакомый Ползунову по Петербургу и сбиравшийся вместе с ним «рудники и заводы сближать», вот уже более года служил флигель-адъютантом при государыне, а после ее кончины перешел «по наследству» к Петру, но продержался недолго… впрочем, ровно столько, сколько сумел продержаться на престоле (всего лишь полгода) «вялый голштинец», успевший, однако, заключить позорный и во всех отношениях невыгодный для России мир с Фридрихом Великим да еще и повернуть российскую армию против недавних ее союзников… И «голштинцу» этого не простили: в конце июня того же года Петр Третий был смещен и отправлен подальше от столицы, в загородную мызу Ропша, где и оставался до последних своих дней под опекой могучего исполина и главного соглядатая графа Алексея Орлова.

Шестого июля Екатерина подписала манифест, в котором впервые и столь откровенно признавалась: «Самовластие, не обузданное добрыми и человеколюбивыми качествами в государе… есть такое зло, которое многим пагубным следствиям непосредственно бывает причиною».

А в Ропше (причина «пагубного следствия»?) в тот день случилась якобы ссора между Петром и «еще кем-то», их якобы попытались разнять, Петра и «еще кого-то», но допустили неосторожность… Потом Алексей Орлов, как бы винясь и оправдываясь, докладывал Екатерине: «Не успели мы разнять, а его уже и не стало…»

Седьмого июля бывшего императора, скончавшегося якобы «от прежестокой колики», спешно доставили в Петербург и столь же спешно и тихо похоронили в Александро-Невской лавре. Екатерина, «по просьбе всего Сената», на похоронах не присутствовала.

А где все это смутное время и по какую сторону «барьера» находился флигель-адъютант Семен Порошин — догадаться нетрудно. Думается, не случайно Екатерина, отнюдь не страдавшая близорукостью, не отринула молодого и умного офицера, а напротив, приблизила и обласкала, назначив его воспитателем и учителем математики своего восьмилетнего сына, великого князя и наследника Павла.