Ахмед Боков: Сыновья Беки

И стал Саад осуществлять свое намерение. Не жалел ничего – ни денег, ни овец. Кого надо – подкупил, кого надо – уговорил. Для кого надо – зарезал барана а, кому живого отдал. Не одного барана зарезал, не одного отдал! И старшиной стал.

– Мажи бы можно и не трогать, – сказала Кайпа, прервав затянувшееся молчание.

– Почему это? – встрепенулся Гойберд. – Разве он не такой человек, как все?

– Но у него ведь глаза…

– Глаза как глаза! Он воевал наравне с другими. И у Магомед-Юрта и у Курпа. Клянусь Богом, воевал, и не хуже любого храбреца.

– Да поможет ему Бог. Я просто сказала, что из-за глаз можно бы его высвободить. Ну вроде бы причина, чтобы не забрали его в деникинское войско.

– Нет, такой причины я не хочу. Мой сын, если он останется дома, останется как все. А хитрости всякие нам не нужны.

Кайпа замолчала. Что ей оставалось, коли Гойберду не по душе ее советы.

Взглянув на поджаренную корочку перевернутого Кайпой на сковородке сискала, Гойберд покачал головой.

– При новой власти мы вырастили и собрали столько кукурузы, что вполне хватило бы до следующего урожая. Так ведь на тебе – всю до зернышка собаки – деникинцы забрали. Лущить бы мне ее не надо, кто мог знать, что явятся проклятые так скоро. Я хотел мешка два обжарить, а остальное припрятать подальше – закопать, жареную они не взяли бы, потому что на корм лошадям она не годится. Но я и пожарить не успел – всю забрали.

Прикрыв свои ввалившиеся глаза, он сидел некоторое время как в дремоте, потом снова покачал головой.

– И еще хватает совести говорить, чтобы мы выставили им полк. После того как обобрали до ниточки, дай им полк! Кто пойдет к ним, тот не сын своего отца. Клянусь Богом, мой сын не пойдет. А вот воевать против них он пойдет. О, проклятые гяуры!

Разломив испекшийся сискал, Кайпа положила его на стол. Предложила Хусену. Но тот отказался, сказал, что не голоден. Как мать ни уговаривала, он так и не притронулся.

Гойберд удивленно развел руками.

– Как можно отказываться от такого сискала, – сказал он. – Съешь кусок – сразу поправишься. Клянусь Богом, поправишься, будь у тебя девять ран. А у тебя ведь – всего одна. С кукурузным сискалом ничто не сравнится.

И хотя он так расхваливал сискал, против обыкновения и сам не притронулся к нему, даже поданные Кайпой к сискалу рассол от сыра и пара луковиц не соблазнили Гойберда.

– Душа не принимает, Кайпа, – сказал он, покачав головой. – Сискал ты, как и всегда, испекла очень хорошо, да только другим я сыт в эти дни. Горе и печаль насытили меня.

Хусен удивленно глянул на всегда жадного до еды Гойберда. Кайпа тоже не стала есть. Завернула сискал в тряпицу, чтобы не остыл, и убрала.

– Султан придет, поест, – сказала она и взяла на руки внука. – Были бы у моего мальчика зубки, он бы не отказался от сискала. Эх. пусть тем, кто лишил тебя материнского молока, молоко их матерей станет ядом! Ва, дяла, сделай так!

Малыш слабенько попискивал. Видать, силенок-то в нем было не очень много.

– Хорошо бы козу иметь, – сказал Гойберд. – Дойную козу. Козье молоко, говорят, вполне заменяет ребенку грудное.

– Разве сейчас до козы или до коровы? – глубоко вздохнула Кайпа. – Проклятые, чтоб они сгорели, жизни нам не дают.

В комнату стремительно вбежал Султан.

– Народ собирается к мечети! – выпалил он задыхаясь. – Все спешат туда.

– Это как же они собираются, если никто не созывал! – уди вился Гойберд.

– Уже давно Шаип-мулла прокричал с минарета, – ответил Султан. – Вы разве не слыхали?

– Не слыхали, сынок. Это тебе не Торко-Хаджи. Его-то голос я бы, клянусь Богом, услыхал.

Кайпа побледнела и тяжело вздохнула:

– Ва, Дяла, как же все это надоело… И мечеть, и сборы, и войны. Теперь-то что они хотят сказать?

– Пойду узнаю, – поднялся Гойберд и, тяжело опираясь на палку, вышел из комнаты…

Вернулся не скоро. И весть принес плохую. Оказывается, собрали народ, чтобы объявить, что с каждого, кто откажется вступить в создаваемый для армии Деникина полк, сдерут тридцать шкур. Так и сказали: тридцать. До сих пор Гойберд знал, что с человека нельзя снять и двух шкур. А тут целых тридцать… Оно в общем-то так и получается. Мыслимое ли дело, каждый двор должен выплатить две тысячи рублей, дать одну корову, четырех овец, двадцать пять пудов кукурузы, винтовку да верхового коня в придачу. Вот оно и получается – тридцать шкур.

– Да этого же и за десять таких хозяйств, как наше, не выручишь! – воскликнула Кайпа.