Ахмед Боков - Сыновья Беки

Наступил полдень. Солнце изредка проклевывалось сквозь тучи, накидывало шелковое покрывало на Алханчуртскую долину, а затем, скрывшись, укутывало ее черной буркой.

Этот день и этот бой не вызывали у Хасана энтузиазма. Бой так бой! А это что?

Вдруг со стороны Согапрва показался всадник. Хасан вгляделся в него. Почудилось, что он мчится прямо на него. Кто этот человек? Не о подмоге ли из Ачалуков прискакал сообщить?

Человек подъехал к Торко-Хаджи и что-то ему сказал. Слов его никто не слышал, но по тому, как изменился в лице Торко-Хаджи, люди поняли, что случилось что-то тревожное.

Не так-то легко вывести из равновесия Торко-Хаджи. Он ни на волосок не потерял спокойствия, когда узнал, что в Алханчуртскую долину движутся бичераховцы. Не опустил головы, когда узнал, что от Кабарды с боями на них надвигаются деникинцы. Был он спокоен и нынешним утром, узнав о новом наступлении врага. А сообщение новоприбывшего заставило-таки его опустить голову. Глаза стали печальными, и весь он как-то сжался, словно на него навалили непосильный груз.

– Деникинцы заняли Долаково и Кантышево. Заняли Владикавказ, – проговорил прибывший. – Большевики отступили в горы, в Ассинское ущелье. Пока предлагают прекратить бой и нам…

Можно понять, отчего опустилась голова Торко-Хаджи.

– Там, в горах, будут собирать силы и готовить удар по врагу, – добавил всадник.

– Что же нам делать? Раз все так обернулось… – вздохнул Торко-Хаджи. – Делать нечего… Но если бы ты не прибыл, – добавил он, обращаясь к гонцу, – с таким сообщением, мы сложили бы свои головы здесь все до одного, но врага в наши села не пропустили бы.

В тот же день противник без боя занял все три села. Удивленные столь легкой победой, считая, что за этим кроется какой-то подвох, весь первый день деникинцы не решались что-либо предпринять. Это было на руку вайнахам. И многие из них подались из сел в партизаны.

Торко-Хаджи, Малсаг и командиры сотен направились в Назрань, а оттуда ушли в горы к большевикам. Ушел с ними и Хасан. Много партизан осталось в лесах.

На второй день осмелевшие деникинцы, видя, что никто не выступает против них, собрали жителей села и потребовали выдачи тех, кто воевал против них.

– А где же мы их возьмем? – сказал древний старик, хитро взглянув на офицера.

Переводчиком был бывший писарь старшины.

– Куда же они подевались? – спросил офицер.

– Вон там все, в лесу. – Старик показал палкой в сторону Тэлги-балки. – Видишь, стоят и смотрят, что здесь делается.

Взглянув туда, куда показал старик, и увидев каменные плиты на старом заброшенном кладбище, офицер побледнел. На миг он действительно принял надмогильные камни за людей.

На следующий день деникинцы ушли на восток в сторону Грозного, оставив эти «проклятые Богом» села карателям, которые должны были вскоре прибыть на смену. Заодно они прихватили с собой лучших коней, угнали коров и овец, забрали для корма лошадям всю, какую нашли, кукурузу.

– Врагу не пожелаешь такого! – огорченно сетует Хусен на то, что не может с места сдвинуться.

С тех пор как он упал с коня на поле боя и снова сломал бедро, дела его совсем плохи. Лежит в четырех стенах, ни света, ни жизни не видит. Даже навестить почти никто не заходит: людей-то ведь в селе совсем не осталось – кто в партизаны подался, а кто скрывается от деникинцев, а коли кто и зайдет, так ничего утешительного не скажет.

Вот сейчас сидит Гойберд. Он еще утром пришел. Раньше заходил и Мажи. Но Гойберд сказал, что прошлой ночью и он ушел в лес.

– Мой сын не будет солдатом Деникина! – торжественно заявил Гойберд.

– Теперь эти гяуры не оставят тебя в покое! – всплеснула рука ми Кайпа.

– Не оставят – вот я перед ними. Пусть делают, что хотят.

– Меня вчера Ази к себе позвал, – сказала Кайпа. – Велел, что бы оба сына явились к ним. Они ведь теперь власть. «Твои сыновья, говорит, никогда не давали мне покоя, вот и теперь душу тянут…»

– Вытянуть бы и впрямь из него эту душу! – сказал Гойберд. – Клянусь Богом, надо бы вытянуть ее совсем вон.

– А другой, чтоб он кровью истек, сидел молча.

– Саад? Как бы он ни молчал, а это его затея, выслужиться хо чет перед гяурами.

– Да разве я не знаю, что это все от него идет.

– Клянусь Богом, от него, – подтвердил Гойберд. – Теперь ведь он старшина. А Ази у него вместо собаки. За него брешет.

Как только село заняли деникинцы, Саад сделал все, чтобы стать старшиной. Он рассчитывал так сберечь богатство. И кроме того, надеялся, что, будь он старшиной, управится с сыновьями Беки без труда. Не придется больше действовать через Ази.