Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой

— На этот счет у меня есть одно соображение. Я приказал выставить труп священника на всеобщее обозрение. Смысл? Главарю царских лазутчиков станет ясно, что его сообщение не попало по назначению, и он будет вынужден послать нового человека... Кто знает, возможно, и он не минует лишнянской церкви.

— Ваше соображение мне нравится. И пустите вдобавок слух, что священник погиб не у деревни, а сразу при входе с большака в лес. Его сообщники не должны даже догадываться, что тайна лишнянской церкви в наших руках.

Подперев рукой голову, сотник Дмитро с непривычной для него тоской смотрел на сидевшего через стол есаула Недолю.

— Эх, братку, никогда не думал, что с женитьбой столько хлопот и мороки. Знал бы это, ни за что в подобное дело не ввязался.

— А какое серьезное дело вершится без хлопот, братчику? Лучше скажи, согласна ли на свадьбу избранница?

Дмитро невольно крякнул.

— В том-то и дело, что нет. Говорит, что любит меня как брата, а жених у нее давно уже имеется. Какой-то сотник Диброва. Не слыхал о таком? А, может, даже знаешь его?

— При гетмане такого нет. Наверное, из тех полков, что ушли в Лифляндию.

— Уж чего я ей ни сулил! Родовой хутор и полшапки цветного каменья, любой дом в Умани, Чернигове и чистокровного арабского жеребца — ничто не берет душу клятвой девки!

— Что думаешь делать?

— Поговорю с ней последний раз и плюну на все. Махну со своими хлопцами опять на Запорожье, покуда сечевники не ушли в новый поход.

— Верно, братчику, — одобрил его решение есаул. — Силком мил не станешь. Да и сколько добрых казаков сгинуло для славных дел, спутавшись с бабскими юбками. Так что не журись, поскольку ни одна дивчина того не стоит. К слову, что приключилось с тем цветным каменьем, о котором ты только что упоминал?

— Ляд его ведает, — спокойно ответил Дмитро. — Выпил в шинке и заночевал там, а поутру шапка, где были зашиты каменья, оказалась пустой. Поначалу я на шинкаря грешил — уж больно мерзопакостного он роду-племени! — да только напрасно. Как выяснилось, поздно ночью в шинке останавливались какие-то проезжие казаки, мои знакомцы, и я устроил с ними гулянку.

— Не помню о ней ничего, но, наверное, так и было, поскольку утром голова у меня раскалывалась, словно я накануне невесть сколько оковитой выпил. По-видимому, я спьяну похвалился каменьями, а кто-то из... — язык не поворачивается назвать его казаком! — под шумок и выгреб их из шапки, когда мы в карты играли или писняка ревели. Ну да леший с ними, каменьями, — махнул рукой Дмитро. — Чтобы обидно не было, я сказал себе, что каменья не пропали, а я пропил их с другами-товарищами. Веришь, сразу на душе легко стало — разве можно жалеть о чем-то, ежели оно на доброе дело пошло?

Сидевший сбоку от сотника черноусый пожилой сердюк, слышавший разговор братьев, хлопнул Дмитро по плечу.

— Нечего тужить ни о дивчине, ни о цветном каменье, хлопче! Дивчин встретишь еще десяток, одну другой краше, а каменье добудешь в следующем походе.

Сердюк сбросил с плеч кунтуш, потянулся к висевшей на стенном крюке кобзе.

— Выкинь из души тоску, хлопче. Жив, здоров, кругом верные други-товарищи. Чего еще надобно казаку для счастья? Разве что добрую песню? Такую, как эта...

Он тронул слегка струны кобзы, прислушался к их звуку. Тихо запел:

— Ой на гори та жнеци жнуть.

А попид горою, яром-долыною козаки идуть...

Вмиг стихли за столом разговоры, все повернулись к казаку с кобзой.

— Попереду Дорошенко, попереду Дорошенко

Веде свое вийсько, вийсько запоризьке хорошеньке...

Заглушая голос пожилого казака, в песню и рокот струн вплелись новые голоса. Они звучали все громче и раскатистее, и вскоре песня вырвалась за стены горницы, поглотив все другие звуки.

— А позаду Сагайдачный, а позаду Сагайдачный,

Що проминяв жинку на тютюн та люльку необачный...

Пели все находившиеся в горнице. Кто-то стучал в невесть откуда появившийся бубен, кто-то свистел залихватски, тряся от избытка чувств длиннющим чубом. Наполовину прикрыв глаза и положив ладонь на плечо казака с кобзой, пел вместе со всеми и Дмитро Недоля, на лице которого не осталось и следов грусти.

Песня! Тебе всегда есть место в славянской душе! Ты постоянно живешь в ней, готовая в любой миг выплеснуться наружу. И Для русского человека ты всегда желанная гостья. В час веселья и радости закружишь его в пляске и взлетишь в небо звонкоголосой, с переливами, птицей. В годину печали и скорби тихим напевом успокоишь тоскующую душу и словно на невидимых крыльях унесешь с собой часть людской беды.