Лидия Обухова - Набатное утро

— К чему же приводят тебя твои размышления? — Берке подался вперед и ухватился за щеку желтоватыми пальцами.

— К тому, что есть разница между дующим ураганом и безудержными всадниками, — твердо сказал князь. — Как бы ни разделяли людей обычаи и несхожесть мнений, они — люди. Это роднит более, чем отдаляет.

— Даже в битве, когда все уподоблены ревущим животным?

Александр Ярославич позволил себе усмешку, приглашая взглянуть на сражение со стороны.

— Шахматный игрок двигает фигуру молча.

Берке поиграл войлочным шариком, сообщавшим будто бы дар предвидения, шариком, который некогда принадлежал Батыю. Проследил исподтишка: узнал ли князь шарик? А если узнал, то что при этом подумал он, друг Сартака? Вид русского успокоил хана: тот был целиком погружен в беседу. Это дало Берке обманчивое чувство превосходства: сам-то он свободен от магии слов! Ему нравился чужой ум, но не превосходящий его собственный. Он считал, что застанет князя врасплох.

— Почему ты не принял руку единоверного тебе Запада, а нагнул шею под длань Востока?

Событие, присыпанное пеплом... Что хочет услышать коварный Берке? В лести он усмотрит склонность к вероломству. Поверит же только тому, что отразит не страх перед Ордою, а выгоду для самой Руси. Надежен не раб, надежен союзник. Ну, Берке, способен ты, не торгуясь, платить дорого за правду?

Александр Ярославич заговорил с суровой силой.

— Я принял державу уже истоптанную ордынскими конями. Но и Запад теснил меня. Доселе меч не отдыхает в руках. Вдесятеро надлежало бы нам стать сильнее, чтобы отразить всех. Я не из тех, кто понапрасну горячит мечту. Среди враждебного многолюдства выбираю то, что сохранит не дорогую одежду на оскопленном теле, но живую плоть, пусть обернутую рубищем.

Берке поднял руку, молча отпуская князя.

Хан размышлял над странными словами своего данника, которого все больше хотел бы сделать союзником. От страстей борьбы за великоханский престол он отошел уже достаточно далеко. Желал лишь одного: не платить ничего кагану, кто бы тот ни был! О Менгу говорил во всеуслышание: мы возвели его на престол, а чем он нам воздает за это? Нет, ему вовсе не нравилось, что восточные купцы-бесермены, взяв русскую дань на откуп у кагана, усердствовали сверх меры — брали втройне, да еще угоняли в рабство. Его забота повернуть к себе русское серебро. Без препятствий набирать в русских землях воинов. Под его руку пойдут вчерашние язычники — лесная меря, чудь, — стесненные запретом не чтить деревьев, не устраивать игрищ. А может быть, кое-кто из русских удальцов захочет поискать воли и удачи?

Хан Берке сел в Золотой Орде плотно; торговое население приволжских городов было за него. Столкнувшись, многоплеменной орде и почти столь же разноязыкой Руси приходились все-таки сосуществовать...

Отпуская Александра Ярославича на Русь, Берке сказал торжественно:

— Всякой повозке, кроме колес, нужны оглобли. Я тебе доверяю князь. Будь моей второй оглоблей.

— Но и ты свою не повороти в сторону, великий хан, — ответил тот. Впервые так коротко и открыто объявив о своем новом, уже не подневольном, положении.

Ильмень брызгал солнечными искрами, хмурел от мимолетной тучки; ветры водили хороводы — против седых гребней весло, что камышинка! — но не бодрость поселялась в сердце Александра Ярославича, а тихая истома. Посреди яростного спора, скользнув взором по разгоряченным лицам бояр, ждущих его решения, он думал отстраненно: «Близок мой вечерний час». Смолоду все торопил судьбу. Ныне одиноко спускался к реке, слушал звонкий перебор волн. Пряно пахли едва народившиеся травы. Князю было отрадно. «Подошел мой вечерний час». С усилием отгонял оцепенение, снимал паутину с век.

...Передышка была недолгой. Получив с мимоезжим торговым гостем тайную грамоту из Каракорума, Александр Ярославич сверил оттиск печати, тяжко задумался. Буддийский монах не посылал ему вестей попусту. Предсказание сбылось: чтобы управлять расползающейся империей, Менгу слез с седла. Он больше не хочет довольствоваться неопределенной данью и подарками. Готовит «число» — общую перепись земель — и твердые налоги: тамгу, мыт, ям, по-плужное, мостовщину. Ждите на Руси богатура Улавчая!

Дань и ныне непомерно тяжка. Баскаки тянули по полгривны с сохи; даже на младенцев налагали дань, требуя бобровых и медвежьих шкур. Оскудела серебром и княжеская казна... Пока иго было жестко, но не придирчиво, князь не колебался: худой мир лучше ссоры! «Число» смутило его. Не потому, что сама идея «счисления людей» вызывала неприязнь на Руси как нечто дьявольское. Дело всей жизни Невского, его главная забота — не дать ордынцам проникнуть в Русь; успеть собрать ее воедино, чтобы города и отчины ощутили себя не вольницей, но частью державы — все это могло рухнуть, как недостроенный дом...