Мелвин Брэгг - Дева Баттермира

У нас нет ни единой записи о том, чем закончилась их встреча.

— Тщеславный лицемер, — таков был вердикт Колриджа после его встречи с Хэтфилдом в тюрьме, а затем он добавил самое таинственное и запоминающееся замечание, которое когда-либо писали о Хэтфилде: — Моя неприхотливая мысль не в силах постичь такого человека.

Интересно, какую такую тайну и глубину прозревал он здесь.

Такой нелицеприятный приговор Колриджа лишь подтвердил силу Хэтфилда как личности. И не только потому, что сам Колридж представлял собой весьма выдающуюся фигуру той эпохи, наделенного немалой властью поэта, который, точно великий полководец, заново перекраивал карту европейского романтизма. Но в то же время автор статей представлял собой еще и весьма противоречивую личность, в которой светлые стороны перемежались с самыми темными и мрачными гранями человеческой психики, кои, дай им волю, могли бы погубить его навсегда.

И все же совершенно неудивительно, что спустя несколько лет после этого события Колридж пишет о Хэтфилде, когда размышляет о характере Яго. Таким же образом он мог бы в своих рассуждениях ассоциировать личность Хэтфилда с Ричардом III. А затем в своем обвинении университетов того времени он связывает Хэтфилда с Уильямом Питтом и Наполеоном — с двумя самыми ненавистными поэту политическими фигурами. В 1810 году фамилия Хэтфилда вновь всплыла: «Превосходное замечание, что дьявол может обернуть себе во благо даже те достоинства, которыми мы обладаем, — по крайней мере, те привлекательные и полезные качества, которые имеют естественную тенденцию воплощаться в добродетели и являются их неотъемлемыми спутниками, — Хэтфилд тому пример». И конечно же сохранились воспоминания Де Куинси о навязчивой идее Колриджа: «Необузданные эмоции всякий раз захлестывали Колриджа, стоило ему лишь предаться воспоминаниям о тех письмах, и горьким — почти мстительным — было его негодование, с каким он говорил о Хэтфилде…»

И все же в тот день в Карлайле, как и в Кесвике, впрочем, то же самое было и в Лонгтауне, Доротея писала в своем дневнике: «Здесь, как и повсюду в других местах, люди, кажется, до чрезвычайности равнодушны к тем чудовищным преступлениям, которые совершил Хэтфилд».

Вплоть до самого дня, на который была назначена казнь, Хэтфилд был с утра до вечера занят тремя вещами: он помогал своим товарищам по тюремному заключению — уж слишком много было разных писем и обращений, которые он составлял от их лица, с завидным мастерством сочиняя многочисленные и веские аргументы; занимался собственными записями, на которые он возлагал большие надежды; собрав всю свою веру, он готовился к скорой смерти.

Все это он проделывал с особым тщанием, к тому же ему пришлось вести важную переписку с несколькими священнослужителями, а заодно и с преподобными Марком и Паттер-соном, что отнимало немало энергии и сил. Он желал, чтобы его похоронили на кладбище Бурга-на-Песках, где обрел свое последнее пристанище король Эдуард по прозвищу Молот шотландцев, и преподобный Марк согласился начать переговоры, хотя заранее полагал, что это станет самой необычной уступкой обреченному на казнь. Хэтфилд также желал, чтобы его похоронили в самом простом дубовом гробу и непременно послали за мистером Джозефом Бушби, дабы он все уладил, как требуется; мистер Бушби был возбужден куда больше самого Хэтфилда, который непринужденно болтал с гробовщиком и его помощником — совсем еще юным учеником, по имени Айк Уикинсон, который отчаянно старался запомнить все нюансы этого визита, чтобы затем, поехав к родителям домой в Айреби, сумел во всех подробностях рассказать им об этом событии. Да и сам мистер Кемпбелл вел себя так, словно всю свою жизнь был доверенным лицом Хэтфилда.

О характере его религиозных чувств и состоянии его ума можно судить по этому отрывку из длинного письма, которое он написал преподобному мистеру Эллертону из Колтона близ Улвертона. Это было подтверждено издателем «Ланкастер газетт» десятого сентября 1803 года.

Карлайл, 29 августа 1803 года, понедельник

Ваше преподобие, уважаемый сэр!

Спешу как можно скорее выразить Вам мою глубочайшую признательность за Ваше восхитительное письмо. Оно попало мне в руки в то самое время, когда мистер Марк исполнял свои обязанности в часовне после того, как даровал мне умиротворяющее причастие нашего Господа благословенного. Состояние моего ума весьма удовлетворяет мистера Марка и мистера Паттерсона, чьи заботы обо мне весьма ценны, однако же одиночество куда больше соответствует теперешнему настроению моему; наедине с Господом и Царствием Его, я нахожу умиротворение, в коем заключено понимание всего; и это вызывает во мне желание ступать далее по жизни, но не со злобою и отвращением — о нет! — отнюдь, отнюдь не так… Девять предыдущих месяцев тюремного заключения и точное знание, какова позиция тех, кто настроен против меня, стали обстоятельствами поистине великой важности — они заставили меня искать помощи… Верите ли, у меня самые здравые суждения о великодушии Господа нашего, который в изобилии выделил на долю мою испытаний, дабы я сумел подготовиться… Я искал и, надеюсь, найду в конце концов, благодаря благословенной памяти — и только на Него одного лишь я уповаю, — благодаря его страданиям и единственно его заступничеству, я надеюсь увидеть Господа в Мире… Что же касается Ваших молитв в следующую субботу, я буду от всей души благодарен, поскольку, руководствуясь вполне понятными человеческими мотивами, меня не казнят до тех пор, пока не прибудет почта, а это случится не ранее как в три часа пополудни…