Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

Грязновские только жили в безбедности. В артельной кухне на фабрике московского банка, выступающего под фирмой Грязнова, каждый день пахло мясным приварком, подавался белый хлеб. Мало того, что своих кормили отменно, на остатки харчей допускали в кухню посторонних — не жадничали. Нахлебавшись мясных щей, грязновцы ходили на Талку с песнями, вызывая недобрую зависть.

— Чего не бастовать за хозяйский счет! — услышал Федор Афанасьевич от Петрухи Волкова, дербеневскою прядильщика с простым солдатским лицом. — На сытое брюхо и политика хорошо ложится…

— Ох, милый, глупость порешь! — возразил ему. — Другие бы и забастовку бросили в благодарность за жирную жратву, а эти вас, депутатов, слушаются, рабочего братства не продают.

Деньги, деньги… На любые хитрости пускались, чтоб пополнить стачечную кассу. Тогда же уколол Петруху:

— Чем грязновских ругать, подумал бы, как разжиться. Любой копейке будем рады, ежели не уворована.

Петруха Волков, уязвленный замечанием, невнятно, точно стесняясь, вдруг протянул:

— Мысли-ишка и у меня есть. Не разбогатеем, но все-таки…

Насчет мыслишки-то, подумал Федор Афанасьевич, брякнул Волков для красного словца, а вышло — дело. С Федей Самойловым наладили фабрикацию фотографических снимков: на одном — общий вид митинга на Талке, на другом, покрупнее взято, — рабочие депутаты.

И ехали продавать карточки всем желающим: большую фотографию по два рубля, которая поменьше — рубль. Чиновники покупали, управляющие фабриками, мастера, колористы; приезжие господа, которым вольные скопища народа в диковинку. К сожалению, прав был Петруха Волков — не разбогатели, однако же капало в стачечную кассу постоянно; скудный ручеек, но живой, вселяющий надежду. Держаться надо, хоть умри — держаться… Как на зло, председателем потребительского общества в городе состоял чужак — кадет Шорин. Отказывается, подлец, помогать забастовщикам, не открывает кредита — требует наличных. Голова пухла от забот, где взять проклятое злато…

И вот, когда положение особенно обострилось, когда недругам стало известно, что безденежье неминуемо должно задушить стачку, Федор Афанасьевич вспомнил: в прошлом году Странник рассказывал — рабочие Товарищества Иваново-Вознесенской мануфактуры собирали средства на постройку фабричной часовни. А может, деньги целы?

— Часовню не построили, война помешала, — Семен пожал плечами. — А где средства и сколь, про то не знаю. Я не участвовал…

— Надобно их залучить обратно, — потребовал Афанасьев. — Заплатим Шорину, наберем харчей, распределим по талонам.

— Дак кто же отдаст? — смутился Балашов. — Что с воза упало, считай, пропало. Поди, в книгу записаны, за семью печатями.

— Вы — депутаты! — жестко сказал Федор Афанасьевич. — Проголосуете — десять печатей можно порушить. Из глотки рвите! В этом наше спасение…

По первому слову депутатов до смерти испуганный кассир «Компании» согласился перевести в лавку общества потребителей тысячу четыреста тридцать семь рублей. А верующих, из тех, кто был недоволен этой финансовой онерацией, Семен Балашов успокоил:

— Добьемся у хозяев прибавки к жалованью, еще больше соберем. Не часовню — храм воздвигнем!

Второго июня Свирского разбудили ни свет ни эаря, сказали — вызывают в городскую управу. Поежившись от утренней свежести, Виктор Францевич отправился пешком, размышляя, что за срочность, зачем мог понадобиться в неурочный час. Губернатор, сообщив министру внутренних дел о развивающихся в нем признаках нервного расстройства, покинул мятежный город, оставил вместо себя Сазонова — человека еще не старого, полного энергии. Может, ему не спится…

Предположение подтвердилось. Встретил его вице-губернатор, пригласил в кресло, хмуро объявил:

— С минуты на минуту прибудет Кожеловский, хочу, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре. — Помолчал и ехидно пропел: — Во избежание кривото-олков, когда будете писать в столицу… — Виктор Францевич сообщил министерству финансов, что по предложению Сазонова устроил встречу рабочих депутатов с городским головою, предполагая предварительную договоренность вице-губернатора с Дербеневым. Однако же Павел Никанорович категорически отказался вести нереговоры с забастовщиками, заявив об отсутствии полномочий. Рабочие возмутились, на Талке кричали о новом обмане властей. В неразберихе обвинили Сазонова, хотя, как потом выяснилось, именно Дербенев, испугавшись ответственности перед коллегами, засевшими в «Славянском базаре», в последнюю минуту «отработал назад». Теперь же Иван Николаевич Сазонов, наверное, придумал что-то еще, но жаждет его свидетельства, чтобы при случае сразу и без нервотрепки оправдаться.