Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

Дунаев с первого часа всеобщей стачки, когда он круто осадил полицмейстера, стал легендарной личностью. Дети играли «в Дунаева», из уст в уста передавались всяческие небылицы о его героических подвигах, многие, в том числе и представители власти, видели в нем главного руководителя забастовки. На самом же деле Евлампий высказывал мнение Афанасьева и Фрунзе, решивших нарушить молчаливое противостояние враждующих сторон, видевших, что люди, не получая новых позывов к ужесточению борьбы, постепенно размагничиваются, начинают подумывать о примирении. Чего требовать с других, если сам Дунаев, «народный герой», однажды ляпнул депутатам, что в крайнем случае можно согласиться на девятичасовой рабочий день. Семен Балашов пригрозил тогда: «Душу выну…»

Губернатор, выслушав Дунаева, молча скрылся за дверью управы. Дербенев, городской голова, поспешил за ним. Только Свирский лопотал что-то жалкое о недопустимости беспорядков.

— Сытые голодных не разумеют! — Евлампий поднял руки, потряс кулаками. — На господина инспектора поглядишь, сразу пуховую перину вспомнишь, такой сдобный… Или, которые с желтыми околышами на фуражках, поглядите! Тоже не сеют и не пашут, работы никакой на знают, а ряшки отъели — лоснятся!..

Казачий вахмистр при этих словах погрозил Дунаеву плеткой. Евлампий зашелся в крике:

— Видали, нагайкой машет! Вот его работа — хлестать до крови! Но мы не позволим себя истязать! Садитесь, товарищи, в знак протеста на мостовую! Устроим сидячую демонстрацию! А чтоб царские опричники не думали, что нас можно хлестать нагайками, запасайтесь каменьями! В случае чего — отобьемся!

Это была грандиозная и страшная для властей картина: люди послушно опустились — кто на колени, иные на корточки, третьи уселись, словно дома, плотно и основательно. Раздались какие-то непопятные звуки, вроде бы стук и скрежет, лязг металла о камни. А когда огромная толпа поднялась и с песнями двинулась обратно на Талку, мостовая на площади исчезла.

— Господа, посмотрите, камней не осталось! — испуганно воскликнул Дербенев, поглядывая с балкона. — Ужасно, ужасно…

Фабричный инспектор, успевший присоединиться к свите губернатора, проговорил снисходительно:

— Что же вы хотите, Павел Никанорович, — массы. По камушку возьмут — всю Россию растащат. Вы и ваши коллеги сделали все возможное, чтобы приблизить это. Вынудили их…

— Побойтесь бога! — окрысился Дербенев. — Поменьше бы потакали этим самым массам, побольше было бы порядку! Мы никого не вынуждали, это нас вынуждают отдавать свое, кровное… И, между прочим, вы тоже вынуждаете обратиться на вас с жалобой к министру финансов!

— Прекратите, господа! — болезненно поморщился Леонтьев. — Что за охота, право, ссориться между собой… — И обратился к адъютанту: — Соедините меня с Иваном Николаевичем.

В телефон Леонтьев сказал, что дела управления губернией требуют его присутствия во Владимире, а чтоб сюда, в Иваново-Вознесенск, без промедления выезжал Иван Николаевич — вице-губернатор Сазонов. И успокоительно добавил, что сейчас сделает запрос о воинском подкреплении; обстановка в городе и его окрестностях накаляется: забастовали в Кохме, Лежневе, Тейкове, Шуе.

Расчет большевиков, что приближение Нижегородской ярмарки сделает фабрикантов покладистыми, не оправдался: стачка явно затягивалась. На Талке все чаще и чаще слышались невеселые возгласы:

— Жрать нетути!

— Ребятенок ревит, кормить нечем!

Наполеон говорил: деньги — нерв войны. А в революции они еще важнее. Помощь в стачечный фонд поступала из Москвы, Петербурга, Ярославля, Иркутска, Твери — отовсюду стекались трудовые гроши; ссыльные и то жертвовали. Даже из Германии, из Швейцарии, даже из-за океана приходила рабочая поддержка. По восемьсот, по тысяче рублей получали. Но что такое эти рубли на шестьдесят тысяч забастовщиков? Капля в море… Комитет принял решение: агитировать за выход в сельскую местность. Наступал сенокос, многие рабочие, не порывающие связи с родными местами, охотно откликнулись на призыв депутатов, разбрелись по деревням. Оставшимся установили норму пособия: пятнадцать копеек в день на каждый рот в семье. Первую неделю Афанасьев посылал Маринку Наговицыну проверять, куда уходят деньги:

— Не шибко ли Авенир добренький? Может, таким дают, которые прибедняются? Погляди, какая там нужда…

А потом и надобность в проверках отпала, в кого не ткни пальцем — нуждающийся. В конце мая, когда в кассе оставалось всего сто восемьдесят рублей, выдали депутатам удостоверения на сбор пожертвований, ходили по городу — собирали…