Татьяна Богатырева - Матильда

Матильда покачала головой.

– Артистка – тоже воин, Владимир Львович, – убежденно произнесла она, не замечая, что впервые называет Власова по имени. – Солдат. Вы солдат, я солдат, на самом деле между нами не так уж много разницы. Я ведь тоже служу миропорядку.

Власов ничего не ответил и молча открыл перед нею дверь машины.

Ощущение, что дома она не одна, возникло у Матильды сразу же, как только она закрыла за собой входную дверь. Прислуга должна была уже уйти, Юля оставалась у Зедделера. Но кто-то здесь был. Осторожно ступая по темному коридору, она уже точно знала, что в гостиной будет гореть свет. Но она ошиблась. Облегченно вздохнув, Матильда не раздеваясь прошла в спальню – она намеревалась просто лечь на кровать прямо в одежде, закрыть глаза и постараться представить, что сегодняшнего дня в ее жизни просто не было. Лежать и воображать это до тех пор, пока это не окажется правдой, и тогда она сможет встать и продолжать жить как ни в чем не бывало.

Внушая себе эту мысль, она открыла ведущие в спальню двери и испуганно отшатнулась – в спальне горел свет, и еще там прямо посередине комнаты стоял Воронцов. Увидев Матильду, он сделал шаг ей навстречу, Матильда почувствовала, что начинает падать и вцепилась рукою в дверной косяк. Получилось совсем как во сне – она силилась закричать и не могла издать ни звука.

Они оба замерли, глядя друг на друга. Матильде показалось, что она теперь никогда уже не сможет пошевелиться и ее собственное тело больше ей не подвластно. Пальцы, сжимающие дверной косяк побелели, и когда Матильда чуть опустила глаза и увидела свою руку, она смогла наконец двинуться. Но вместо того чтобы сделать шаг назад, она почему-то просто дернулась, оставаясь стоять на месте. Для Воронцова это, видимо, послужило сигналом – он кинулся на Матильду, заключая в обьятиях, до боли сжимая ее ребра. Его прорвало.

– Вспомнили меня, Матильда Феликсовна? Вспомнили! Это я дарил вам цветы после каждого выступления, это я вас ждал, так всегда ждал, и, наконец, дождался, – лихорадочно бормотал он.

Матильда пыталась вырваться, но Воронцов нервно переминаясь на месте, держал ее очень крепко. Казалось, они исполняют гротескный замедленный танец.

– Пустите меня, пустите, ну, – севшим голосом хрипела Матильда.

Воронцов, казалось, сам не решил, что именно он делает – обнимает Матильду, душит или пытается толкнуть.

– Нет, нет, нет, нет, нет, не могу отпустить, не могу. Мы теперь всегда будем вместе, я не должен вас отпускать, нам надобно никогда не расставаться.

Воронцов судорожнымии движениями укутывал Матильду в ее собственные юбки, завязывая узлом подол платья.

– Ты теперь будешь моя невеста! – воскликнул он, – мы поженимся. Ты же моя. Моя невеста… ты!

Его взгляд лихорадочно блуждал по комнате, пока, наконец, не остановился на тонком кружевном покрывале. С радостным и не вполне членораздельным криком он отпустил Матильду, хватая импровизированную фату.

Матильда потеряла равновесие и упала, силясь выпутаться. Воронцов опустился перед ней на колени, заматывая лицо покрывалом. Матильда хрипела, ей не хватало воздуха, руки запутались в рукавах пальто, как в смирительной рубашке.

– Моя маменька, моя маменька всегда говорила мне остерегаться таких женщин, как вы, Матильда Феликсовна, – чуть задыхаясь, начал Воронцов. – Она мне так и говорила, Алеша, берегись артисток. Артистки как сороки, падкие до всего блестящего. Это он купил тебе эту квартиру, он, да? Наследник? А я так тебя ждал, Малечка, так ждал. Я ради тебя сошел во Ад и победил легионы демонов. И все из-за тебя. Он украл тебя у меня, понимаешь, украл! Ты продалась, продалась Николаю за все это барахло, дрянь! – Воронцов замахнулся и сильно ударил Матильду по укрытому тканью лицу.

Потом он остановился и неожиданно заплакал. Плач этот был громким, отчаянным, как плачет иной раз наказанный ребенок от несправедливости и обиды.

Матильда тяжело дышала. Она тоже плакала.

– Но это ничего, ничего. Пусть я небогат, Матильда, пусть. Я заслужил потом и кровью, я всем пожертвовал – я заслужил право быть рядом с тобой!

Воронцов навалился на нее сверху, она чувствовала тяжесть его тела и не могла разобрать слов, которые он бормотал. Когда она смогла наконец освободить одну руку, это оказалось бесполезным. Все что она могла это скрести ногтями по паркету, еле шевеля пальцами.

Потом Воронцов вскрикнул и еще больше навалился, впечатывая Матильду в пол. Он больше не шевелился. Матильда слышала какой-то шум, шаги, хлопанье дверей, голоса. Чьи-то руки стащили с нее тело Воронцова, ей помогли принять сидячее положение, она почувствовала, что кто-то сразу с двух сторон разрезает ножами завязанные на ее одежде узлы.