Татьяна Богатырева: Фейри с Арбата. Гамбит

Блины - это прекрасно, когда готовить их не тебе, думала Лиля, глядя Сеньке в спину. Сенька как раз взбивал белки для гурьевских блинов - правда, чем они отличались от любых других, Лиля не понимала. Сенька жужжал миксером очень сердито, так что пена клоками летела во все стороны.

Настасья поймала один такой клочок на выставленную ладонь. Слизнула. Наморщив выдающийся греческий носик, тряхнула черной в рыжие перышки челкой и пропела:

- Пе-ре-со-лил, - контральто у нее было хорошо поставленное, оперное.

- Влюбился, наверное, - сказала Лиля.

И тут же пожалела. Миксер замолчал, Сенька, тоже молча, шарахнул по столу кулаком, перевернув миску, обернулся и рявкнул:

- Не твое дело! Если и влюбился - все лучше, чем торчать за монитором круглые сутки, до отъезда крыши!

Глаза у него были красные, как будто не выспался. И злые.

Лиля растерянно стерла со лба брызги и посмотрела на Настасью.

- Чего это он?

Настасья пожала плечами и ближе подвинулась к своему Тыкве. А Сенька шагнул к Лиле, - шаг получился маленьким, кухня-то всего шесть метров, - навис над ней и сунул в руки миксер.

- Давай, блины магические, начинка из гоблинов. Твое коронное блюдо.

Лиля прикусила губу, чтобы не ответить какую-нибудь гадость. Ну, подумаешь, любит она играть. И что теперь? Враг народа и расстрел без права переписки?

Миксер все-таки забрала, обошла Сеньку, ожесточенно вытирающего руки полотенцем, и оглядела приготовленные миски: одну с почти тестом, одну - с желтками, и еще одну - с творогом. Мстительно смешала в одной миске все, кроме творога, и плюхнула на огонь сковородку.

- Гурьевские блины отменяются, - сказала, очень надеясь, что прозвучит спокойно. - Будет новый вид. "Поцелуй негра".

За спиной прыснули дуэтом, Настасья с Тыквой. А Сенька буркнул, рухнув на табурет:

- Не поцелуй негра, а привет от горлума. Я буду бутерброд, мне жизнь дорога.

- Приятно подавиться, - в тон ему буркнула Лиля.

Она категорически не понимала, что творится с Сенькой. Лучший друг, почти старший братик, - даже внешне похож, только Сенька высокий и плечистый, а она моль мелкая и белесая, - чуть не с пеленок вместе. От хулиганов защищал, алгебру с ней делал. Когда Лиля пыталась поступить в консерваторию, отпрашивался со своей охранной службы и ходил с ней. А потом отпаивал вином в ближайшей кафешке и героически тащил на себе мокрую от слез бездарность. До самой ванны, потому что ей было плохо. И никогда Сенька не жаловался, что она не умеет толком готовить. То есть умеет, но под настроение, а не так вот... Нет, совершенно непонятно, что за вожжа попала ему под мантию!

Первый блин предсказуемо сгорел. Второй прилип, порвался и был под укоризненными взглядами голодающих тоже отправлен в помойку. А третий испоганить она не успела: Настасья громко чихнула и жалобно-жалобно попросила:

- Сень, а Сень? Кушать хочется. Очень-очень.

- Колбасы на всех не хватит, - сказал Тыква и тяжко вздохнул: при его росте под два метра никакой колбасы не хватит. И впрок не пойдет, все равно так и останется тощим и нескладным, как циркуль.

Лиля покосилась через плечо, наткнулась на очень обиженный Сенькин взгляд и снова отвернулась к дымящейся сковородке. А она что, она ничего. Она предупреждала, между прочим! И вообще, может после двух часов игры на морозе у нее пальцы не гнутся...

- Богема, руки из одного места! - проворчал Сенька, отодвинул Лилю от плиты и с тихим незлым словом сунул горящую сковороду под кран.

Сковорода матерно зашипела, но шеф-повар с ней договорился, и следующий блин вышел вполне съедобным. Даже очень вкусным: не дожидаясь, пока Сенька плюхнет его на пустую тарелку, блин цапнули сразу с трех сторон, по-братски поделили и проглотили, обжигаясь и дуя на пальцы.

- Сожрете все блины без меня, в другой раз сами будете готовить, - флегматично предупредил шеф-повар, прежде чем положить на тарелку второй блин.

Угроза возымела действие - все три руки разом отдернулись и попрятались. Под стол, для надежности. Лиля отвернулась от маленького, бедненького и такого одинокого блинчика. У Тыквы от сочувствия блинчику забурчало в животе. Громко. А Настасья бодро заявила, сглотнув слюну:

- Ладно. Ты жарь, а мы будем гадать. - Она отставила тарелку с блинчиком на подоконник, с глаз долой. - На суженого, вот! Лильбатьковна, тащи зеркальце, а ты, - ткнула пальцем в Тыкву, - налей воды во что-нибудь.

Тыква попробовал было возразить, что гадать положено на Святки, а не на Масленицу, и вообще ночью. На что Настасья велела ему не сбивать настрой и задернуть шторы, чтоб была ночь и Святки. А если не верит - то особо недоверчивым можно сугроб за шиворот, чтоб прониклись атмосферой и режиссерским замыслом.