Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— Я должен, должен его закончить... я пишу его для себя самого... и ни для кого другого... Час пробил... у меня совсем мало времени...

Констанца рыдает. Наступают тяжёлые дни. То он по несколько часов лежит совсем без сил, то как будто приходит в себя и тогда непременно требует принести ему ноты «Реквиема». Доктор Клоссет приходит ежедневно, пробует различные лекарства, не установив для себя окончательно диагноза болезни. Не в порядке лёгкие, почки, почти все внутренности, и только сердце бьётся нормально. Констанца не знает, что делать. Иногда после разговора с мужем ей кажется, будто он на пути к выздоровлению, а потом, чаще всего по вечерам, его состояние настолько ухудшается, что она по ночам в страхе ждёт его смерти. Её сестра Софи в эти тяжёлые дни во всём ей помощь и опора. Она трогательно ухаживает за больным, и каждый раз при виде Софи лицо Моцарта светлеет, ибо она, по его словам, «сметает привкус смерти с его языка». Когда доктор Клоссет видит, что состояние здоровья пациента не улучшается, он приглашает на консилиум доктора Саллабу, и оба они ставят диагноз «перемежающаяся лихорадка», признавая в то же время, что их врачебное искусство не в состоянии помочь ослабевшему организму.

Вот так, в надеждах и тревогах, проходят первые дни декабря, причём ни разу за это время больной сознания не терял. Ближайшие друзья навещают его, ведут с ним недолгие беседы. Каждая приятная новость, например, что «Волшебная флейта» по-прежнему делает полные сборы, доставляет ему несомненное удовольствие. Однажды вечером он сидит в постели с часами в руках, мысленно следя за ходом оперы, коротко обозначая жестом руки, какая в это время идёт сцена. Обращаясь к сидящему рядом второму дирижёру театра, говорит:

— Как бы я желал ещё раз послушать «Волшебную флейту»!

Розер идёт к инструменту, играет и поёт песенку Птицелова.

Слёзы радости увлажняют глаза маэстро.

Такая же радость охватывает его, когда на другой день Констанца читает ему вслух письмо венгерских любителей музыки, которые предлагают ему ежегодное содержание размером в тысячу гульденов в год, чтобы он мог трудиться, не зная забот. Он выслушивает эту новость с улыбкой, берёт руку жены, поглаживает её, говоря:

— И вот станем мы с тобой состоятельными людьми... Ежегодный пансион... Лондон... «Волшебная флейта»...

Он умолкает на полуслове, теряется в забытьи, потом ненадолго засыпает. Вскоре после обеда к Моцартам заглядывают несколько певцов из театра. Больной встречает их дружелюбной улыбкой:

— Вы пришли как раз кстати. Не согласитесь ли порепетировать «Реквием»?

Он подзывает Зюсмайера, который подаёт ему партитуру, во время болезни всегда лежащую недалеко от него. Зюсмайер раздаёт ноты. Бенедикт Шакт — Тамино — получает партию сопрано, Франц Герль — Зарастро — баса, а свояк Моцарта Франц Хофер — тенора. Сам композитор берёт партию альта. Тихо льются по комнате звуки, тонкая рука маэстро руководит поющими. Но вскоре она повисает, а сам он откидывается без сил на подушку. Пение умолкает, и все, за исключением Зюсмайера, покидают комнату.

Некоторое время Моцарт лежит, безразличный ко всему, устремив неподвижный взгляд в какую-то немыслимую даль. То и дело в комнате появляется Констанца, испуганно глядя то на него, то на Зюсмайера, сидящего рядом. А страждущий как будто не замечает ни её, ни друга. Только шевелятся бескровные губы, а слов нет. Лишь когда появляется Софи и пытается приободрить его, он поворачивается на бок и выдавливает из себя несколько слов:

— Хорошо, что ты здесь. Я думаю, скоро конец.

Констанца тем временем посылает за врачом, которого не сразу удаётся найти. Когда он наконец появляется, от лица пациента пышет жаром. Врач предписывает холодные компрессы: от них Моцарта начинает бить лихорадка, он впадает в забытье, прерываемое бессвязным бредом. В полночь он ещё раз приподнимается, обводит всех стоящих вокруг невидящими глазами и, мертвенно-бледный, падает на подушки. Тихо, без видимой борьбы со смертью отлетает душа Моцарта к вечному покою...

«Дорогая подруга!

Из газет Вы знаете, что Вольфганг Амадей Моцарт, наш Моцарт, не дожив до тридцати шести лет, умер в час ночи пятого декабря. Известие это потрясёт Вас так же, как и меня, хотя я внутренне был к нему подготовлен.

Нужда, тяготы жизни и сверхчеловеческое душевное напряжение истощили Вольфганга Амадея физически до такой степени, что он оказался не в силах противостоять болезни.