– Так вы не чукча, Геннадий Иванович!
– Я местный чукча, вернее – гиляк в мундире. И я им говорю: там гавани, жить без них нельзя. Я бы и сейчас послал туда экспедицию. Но не знать, куда идешь, именно и глупо и подло! Посылать войска неизвестно куда, на гибель, на произвол судьбы? Путятину некогда было описать и сейчас некогда, ему надо в Японию, Петербург воюет, Муравьев бьется в Иркутске. Скажи, Воин, что мне делать?
– Ждать!
– Нет. Вот нынче, брат, опишут англичане, и тогда это уж будет товар с заграничным клеймом, и наши спохватятся. А когда спохватятся, то уж найдут силы и все займут. Ты же сам говоришь, что если мы что и заводим, то напоказ иностранцам, чтоб перед ними не удариться рылом об лавку. Тут уж мы тряхнем стариной! Если мы из-за американцев экспедицию отправили в Японию, то уж описи гаваней англичанами вблизи устья мы не потерпим! Ведь мы – великая держава и престиж блюдем! Конечно, все будет зависеть от исхода кампаний на Черном и Балтийском морях.
– Черт знает, что может быть!
– Но надо полагать, что Муравьев ошибается, когда говорит, что англичане в трактат могут вставить параграфы про восточные дела. Они знают, что тронь Сибирь – мы за себя постоим. А воевать тут – для них не шутка. Это не Африка и не Китай. Им бы честь защитить. А новые ссоры вряд ли будут заводить. Все будет зависеть от того, как пойдут тут дела!
– Да, вот пишут из Крыма, что Нахимов, разбив турок, сам потом расстроился. У нас отступишь – плохо, а победишь – тоже еще не рад будешь… Но Приамурье не Крым!
Римский сказал, что в восторге от Муравьева, что одним тем, что Николай Николаевич сплавил флотилию и войска по Амуру, он вписал свое имя в историю.
Невельской не стал спорить, ответил, что если бы не Муравьев, то и его бы ноги тут не было, ушел бы давно, бросил бы все.
Римский рассмеялся. Часто Геннадий Иванович высказывал мнения совершенно неожиданные. А только что бранил Муравьева, называл его героем Кавказа и Марсова поля.
Как ожидал Воин Андреевич, так все и было. Вечер прекрасный, дружеская беседа льется. Геннадий Иванович в хорошем настроении и в своей роли так и сыплет оригинальными суждениями.
Как часто бывает, привыкая к товарищу да еще зная его чуть ли не с детских лет, видишь в нем великого остряка и оригинала-чудака. Любят такого и ценят в обществе, но не подозревают даже, каков талант этого привычного, своего человека. Скажи обществу, что это чуть ли не великий человек, – друзья его удивятся, может быть, даже обидятся.
Так относился к своему приятелю и Римский-Корсаков. Он видел, что мнения Геннадия верны, что ему горько, обидно, принимает он удары судьбы стоически и все время смотрит далеко вперед. Воин Андреевич очень любил его в душе и любил эту его манеру говорить обо всем так пылко, искренне. Но он чувствовал, что уж Геннадий не тот, каким был в кадетском корпусе, как мнения его важны, хотя и не подкреплены согласием правительства. За личностями и именами признанных великих людей по должностям и по чинам Воин Андреевич не видел еще значения своего приятеля, хотя и соглашался с ним; с Невельским приятно, товарищ отличный, дельный, живой!
Но на одну ногу с Муравьевым никогда бы его не поставил. Воин и понять не мог, как Геннадий Иванович так судит резко о человеке, сделавшем много для России. Неуживчивость и раздражительность стали оборотными сторонами характера Геннадия Ивановича.
А Екатерина Ивановна, когда Воин только вошел в этот дом, снова поразила его, она опять прекрасна. Платье с большим вкусом сделано, волосы ее светлые очень хороши, взор живой, в нем, кажется, отражается каждое слово. Воин Андреевич помнил, как она в прошлом году по косточкам разобрала ошибки адмирала, как нынче отважно спорила с Николаем Николаевичем. Она не только слушать умела. Он желал бы знать и ее мнение и вызвать ее на разговор.
– А где же госпожа Бачманова теперь, Екатерина Ивановна? – спросил он, улучив удобный миг.
– Елизавета Осиповна отправилась к супругу в Де-Кастри, – отвечала Невельская.
– Весной англичане явятся в южные гавани, – твердил свое Невельской. – Весь флот их пойдет сюда, к Татарскому берегу, а нас на юге не будет! Я просил и даже хитрил! Когда я на промере глубин был в лимане с Путятиным, он мне жаловался, что ему в шторм скучно без отрадной душеспасительной беседы с православным священником. Я стал уверять его, что в одной из южных гаваней есть остатки православного храма! Все без толку! Но теперь спохватятся! И еще станут меня винить, как с лиманом, локти будут кусать.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу