Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

— А ты не печалуйси, — огрызнулась Катюха. — Ты когда последний раз домой звонил? Бабе любимой?

— Я? Вчерась. Вот и не угадала! — обрадовался Егорка.

— И дозвонилси?

Егорка погрустнел.

— Не-а, с почтамта выперли. Плохо одетый и воняю, говорят. Письмо Наташке писать буду.

— А че ж сразу не написал?

— Голос хотел услышать. Одиноко мне без голоса.

— А он те на хрена?.. — Катя осмотрела перевязку и была сейчас ужасно довольна собой.

— А тогда жить те-пле-е, — протянул Егорка. — С голосом-то…

— Ы-х, ы-гх, — простонала Фроська. — Ы-гх, ы-гх…

Она не то пищала, не то плакала.

— Смо-ри, как дите… — удивился Егорка.

— А она и есть дите, — твердо сказала Катюха. — Давай, дед, — понесли девочку! Дочь у тебя теперь. Девица-крыса, ей имя потом придумаем. Жить будем втроем… — Не-не, погоди ты, черт сиволапый, куда грабли суешь? Ты их когда мыл-то, динозавр сибирский? Все лета ждешь! Я ее беру, ты — держи меня, шоб у меня ноги не разъезжались, потому что я запитая сейчас и мне скользко…

Катька опустилась на колени, скинула варежки, нашла чистый снег и стала снегом растирать ладошки.

Егорка растрогался, но вида не подал.

— Чистишься?

— Моюсь.

— А ты и так ниче… Счас же не девки. Одни плоскодонки! Сбой в природе. Катаклизма страшнейшая, зато ты у нас — пирожком!

Катюха засмеялась:

— Каждое утро молюсь: Господи, отправь все калории в сиськи…

— Ты молишьси? Гдей-то, интересно, ты молишьси? А че я ни разу не видал… шоб ты молилась?

Катька сбросила с рук комочки снега, подула на руки (вдруг станет теплее?) и бережно взяла Фроську.

— Тащи ее головой вперед, — посоветовал Егорка. — Примета такая, ноги пусть сзади торчат.

Фроське показалось, эти люди опять стали людьми.

— Ы-гх… ы-гх…

— Счас, девочка, счас…

— Не причитай так, — попросил Егорка. — Душу рвешь…

— Она у тебя есть, што ль, душа-то? — засмеялась Катя.

— А то…

— Ы-гх… и-и-и…

Фроська одеревенела, только язычок ворочался, да и то через силу. Лапы и морда были как кусок льда.

Егорка и Катя тихо шли к подъезду.

— А продали бы в «Шоколадницу»… — бубнил Егорка.

— Тя кто туда пустит, гирлянда? И слово плохое: «шоколадница». Зэки так жопу зовут. У них в тюрьме жопа вместо бабы идет.

Егорка остановился:

— Че, правда, што ль? — не поверил Егорка.

— А то…

Егорка хотел, конечно, что-то сказать, но в этот момент грянула гроза.

— Вы куда претесь, нелюди? А?

В темноте, у самых дверей стояла Анечка, дочь Ольги Кирилловны, старшей по центральному подъезду. — Это была хорошенькая девочка в большом синем пуховике, купленном на вырост.

— Проваливайте вон, хорьки! — крикнула Анечка. — Не то мигом милицию вызову!..

Маленькая Анечка говорила голосом мамы.

— Здесь люди проживают, бродягам запрещено, — кричала она. Ясно говорю?

Анечке было восемь или девять лет, но Анечка была злая, а злые дети выглядят всегда старше своих годков.

— Убирайте-ся, — мне повторять надо?! — для устрашения бродяг Анечка даже чуть подвизгивала.

Ольга Кирилловна, мама Анечки, была самый злейший у Егорки враг. Ольга Кирилловна уже выясняла, где могут жить Егорка с Катюхой, и даже спускалась в подвал: вход в коллектор был завален кирпичами, но там имелся боковой лаз, о котором никто не знал; его совершенно случайно обнаружила Катюха-заблудилась, пьяная, ползала, как змея, и очнулась там, где тепло, у трубы.

Здесь и соорудили они с Егоркой свой уголок. Уютно, тепло, мало воздуха, но есть электричество и пол справлен из досок — все как у людей.

Ольга Кирилловна много лет была консьержем в подъезде. Зарплату ей, как и всем консьержам, платили в районном отделе КГБ. По соседству — знаменитый дом Большого театра и артистов эстрады. Когда-то здесь жил Леонид Утесов, но Ольга Кирилловна отзывалась о нем отрицательно: Утесов ездил на «Чайке» с шофером, демонстрируя свое неравенство — перед другими жильцами.

Однажды Ольга Кирилловна попросила у него взаймы — пять рублей до получки.

Дал. Но с каким лицом…

Сейчас времена изменились: КГБ отказался от их услуг, и консьержей стали сокращать. Но Ольга Кирилловна была сама себе КГБ; бомжей Ольга Кирилловна ненавидела, бомжи позорят Москву; она часами могла сидеть у окна и внимательно наблюдать за жизнью двора.

Если не наблюдать, — во дворе не будет порядка, это ж ясно…

Катюха смерила Анечку презрительным взглядом.

— Слышь, ты! Херувим в телогрейке! У тебя бинт есть?