Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

— Уважаемыетоварищи… е…

Слово… «еврей»… Петр Ефимович произнести не мог. Он хотел. Он старался. И — не мог.

Слово «еврей» застревало у него где-то в желудке, на подступах…

Дед делает второй заход:

— Уважаемые товарищи… лица еврейской национальности!..

В зале истерика.

— Так… — прошептал Задорнов. — Сегодня я не выступаю. Очень сильный конкурент.

— Вот… 82 года мне… — начал дед. Он уже плохо слышал, это и помогло. — Помру я, товарищи, скоро. И накопилося у меня… за жизнь три невозможных греха.

Первый мой грех — Никита Сергеевич. Предал я его, голубчика, предал… — Дед замолчал, говорить ему было очень тяжело, это видели все. — В тот день, на Президиуме, когда и Микоян от него отступился, Никита Сергеевич взял ручку, бумаги листок, подписал сам себе отставку и говорит: «Прошу, товарищи, дать мне возможность сказать пару слов на Пленуме. С людьми, говорит, по-товарищески… проститься хочу… С коммунистами».

Подгорный как вскочит: «Нет!» Потом Брежнев-«Нет! Нет!..»

И у Никиты Сергеевича градом полилися… слезы.

На мне тогда аж волос ворохнулся. Я… товарищи евреи, помирать буду, а Никиту Сергеевича вспомню. Тяжелейшую минуту я тогда пережил…

У меня с тех пор-будто лишний вьюк на горбу.

Второй мох грех… это Чиерна над Тисой, — продолжал старик. Перед выходом на сцену он всегда надевал звезду Героя Социалистического Труда, а после «концерта», в гримерке, убирал ее обратно в коробочку и прятал в карман. — Поганую речь я тогда произнес. И в Прагу танки ввели. Мы ж в эту Чиерну на поезде прибыли: Брежнев, Подгорный, Косыгин… и меня вот… тоже зачем-то с собой потащили…

А чехи толпой стояли вдоль насыпи: «Брежнев, береги Дубчека!»

Так кричали, аж страшно. У нас бы за Брежнева хоть кто-нибудьтак орал?

Не помогло. Мы ж как… упыри какие-то были, честное слово, железно линию свою гнули и правду знать не хотели…

Дед замолчал. Зал тоже притих: кается человек, как перед смертью, это же видно…

— Разорвало зараз мое терпение! — воскликнул старик. — Нам потом закрытый фильм крутили, как чехи под танки ложились, как танк прямо по голове… старухи какой-то… громыхнул…

Я, товарищи, если все расскажу, что знаю, мир перевернется, это правда…

Гитлер… что? Без Иосифа Виссарионовича с Польшей справиться не мог? С Прибалтикой? Или он коалицию делал против Рузвельта… там же, в Америке, все главные евреи, а вас… товарищи, он… на дух не переносил, вы уж извините… — Дед дипломатично выбирал самые мягкие выражения.

— Вот и направлял — Гесса в Лондон, Риббентропа — в Москву, с японцами сговорился, да только Черчилль не поддержал… вместе с королем…

Поймите: обо всем и сейчас нельзя говорить, мы ж под тайной все до сих пор, на подписке…

В зале была гробовая тишина.

— Третий мой грех-это вы, евреи. Травил я вас, товарищи… это было. Признаю сейчас. Но то ж Суслов командовал… — а вы, вы… в общем… простите меня, если можете…

Петр Ефимович опустил голову, развернулся и медленно пошел за кулисы.

Зал встал. Дед растерянно обернулся, а ему навстречу — гром аплодисментов…

«Мы желаем счастья вам! — кричал зрительный зал. — Приезжайте еще!.. Добро пожаловать!»

Люди аплодировали, подняв руки вверх.

На глазах у Шелеста появились слезы.