Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— Нет, нет, Орысю! — возразила горячо Галина. — Не говори так, он не такой, он не похож на других панов, он говорил, что будет всю жизнь за наш край и за благочестивую нашу веру стоять, он говорил, что и батько, и дид его с казаками против ляхов шли, что и сам он хочет казаком стать, затем его кошевой Сирко и на Сичь повез.

И Галина с загоревшимися от восторга глазами принялась описывать с жаром Орысе все достоинства Мазепы. Орыся молча слушала подругу, слова Галины были так искренне горячи, что они поколебали, наконец, холодное недоверие Орыси ко всем гербованным панам.

Орыся подошла к Галине и, обнявши ее, произнесла задушевно:

— Кто его знает, голубка, а может, он и в самом деле такой, как ты говоришь, тогда не журись даром, вернется, приедет.

— А если… если его и на свете Божьем нет? — произнесла с трудом Галина тихим и нерешительным тоном, показывавшим, что высказать определенно эту мысль было ей чрезвычайно тяжело.

— Эт, что еще выдумала! Что же с ним могло случиться? Не с голыми же руками он поехал. А кругом теперь тихо, ни татар, ни другого ворога не слыхать.

— Так хоть бы весточку прислал.

— Через кого? Разве он с собой туда «пахолкив» да слуг брал? Если он на Сичи остался, так, может, с казаками отправился по какой-нибудь потребе, а ты убиваешься дарма! Ты постой, вот вернется Остап, уехал он куда-то, да долго что-то не возвращается, так мы с ним посоветуемся и узнаем, не затеяли ли какого-нибудь похода запорожцы, он ведь знается с ними! А ты «тым часом» не журись, на Бога надейся… Ишь, как «змарнила», голубка, — продолжала она ласково, усаживая возле себя на прызьбу Галину, — Бог не без милости, может, и нам, бедным девчатам, какую радость пошлет. А вон дьяк идет, — произнесла она вдруг радостно, поворачивая голову в сторону ворот, — и, кажется, к батьку, может, и он какую-нибудь «новыну» несет.

Галина также повернула голову и стала смотреть по указанному Орысей направлению.

Действительно, на перелазе, помещавшемся у батюшкиных ворот, появилась какая-то гигантская фигура в огромных чоботищах и длинной свитке, подпоясанной поясом. Небольшая косичка, заплетенная у него на затылке, комично торчала из-под нахлобученной на глаза шапки. Фигура постояла с минуту на перелазе, прислушалась к доносившимся с тока ударам цепов, одним взмахом ноги перешагнула через плетень и очутилась сразу во дворе.

Пройдя беспрепятственно мимо сторожевых псов, лениво лежавших возле конюшни и завилявших при виде его хвостами, дьяк прошел налево и, перебравшись и здесь упрощенным образом через перелаз, очутился на току.

На расчищенном кругу, покрытом зерном, стояли друг против друга о. Григорий и Сыч в простых холщовых шароварах, подпоясанных ременными «очкурамы», и мерно ударяли цепами по лежавшим перед ними снопам. Дьяк подошел к ним и, сбросивши шапку, прорек густым басом:

— Помогай, Боже!

— Спасибо, — ответили разом и Сыч, и о. Григорий, прекращая молотьбу.

— А что, как ты, пане дяче, обмолотился уже? — обратился к пришедшему Сыч, расправляя спину и опираясь на цеп.

— Да с житом, да с ячменем уже покончили, вот гречка еще в стожке стоит, а оно бы… не мешало спешить, да прятать все!

— А что? — произнесли разом и Сыч, и батюшка.

— А то, что дело уже скоро начнется!

— Какое дело?

— Такое, наше, — ответил дьяк, таинственно подмигивая.

— Да ты о чем это? — переспросил его с нетерпением батюшка.

Дьяк подозрительно оглянулся кругом и, увидев, что на току не было никого, кроме батюшки и Сыча, громко откашлялся, прикрыв рот рукою, и затем рассказал слышанную им от поселян новость о приезде гонца от Дорошенко, о том, что он сообщил им, что Дорошенко прибудет в скором времени на левый берег с неисчислимой казацкой силой и с татарской ордой, сбросит Бруховецкого, соединит Украйну и даст волю всем, кто захочет записываться в казаки. А потому, мол, приказывает он им поскорее готовиться, вооружаться и собираться в «купы», чтобы присоединиться к нему.

Рассказ дьяка привел Сыча в неописанный восторг. Он несколько раз перебивал его вопросами и шумными восклицаниями, но священник слушал с некоторым недоверием.

— Ох, ох, пане дьяче! — произнес он со вздохом, — кто-то там намолол в корчме «сим куп гречанои вовны», а ты уже и «на верую» звонишь! Осторожнее, осторожнее, а то как разгласите заранее по всей околице…

— Да что ж, отче, «до Дмытра дивка хытра» [33] Дмитрова суббота последняя перед Филипповкой, после нее уже нельзя венчаться. , говорят люди, — возразил дьяк, захлопав в смущении ресницами.