Михаил Старицкий - Молодость Мазепы

— До Дмытра! А ты дождись еще Дмытра, а то знаешь, как говорят тоже разумные люди: поперед, мол, батька в пекло не сунься.

— Да мы за батьком, отче, ей-Богу за батьком, и не в пекло, а в рай, — вскрикнул шумно повеселевший дьяк, — от, ей-ей, недоверчивы вы, пане отче, да разве это в первый раз такая вестка к нам с правого берега идет?

— Так что ж, что не в первый? А вспомни, что было с переяславцами?

— Ну, подхватились заранее, а теперь уже не то, посол нам воистину возвестил, что к Покрову прибудут к гетману татарские потуги, и он двинется сейчас с ними сюда на правый берег и купно с нами пойдет на стены гадячские, дабы вызволить нас из пленения вавилонского и низвергнуть Иуду, Ирода и Навуходоносора в образе Бруховецкого суща!

— Аминь! — возгласил с удовольствием Сыч. — Эх, когда бы мне прежняя сила! Пошел бы я с вами хоть вот с этим цепом на того аспида! Ох, погулял бы! — С этими словами он размахнулся молодецки цепом, но тут же ухватился за плечо и добавил с печальной улыбкой: — Да видно, «не поможе баби и кадыло, колы бабу сказыло»!

Только батюшка не разделил увлечения своих собеседников.

— Послать бы кого из своих на правый берег, чтобы разузнать доподлинно, — заметил он сдержанно.

Но дьяк перебил его с приливом нового азарта.

— Да зачем посылать? Верно, уже так верно, панотче, как то, что я вот здесь перед вами стою. И от Гострого тоже вестка, присылал казака, передавал, как только, мол, дам вам «гасло», так вы сейчас и подымайтесь, потому что Дорошенко прибудет к нам.

— Ох-ох, — вздохнул недоверчиво батюшка, — разве не могли и Гострого обмануть?

— Хе! Кто там Гострого обманет! — вскрикнул шумно дьяк.

— Пане дьяче, великая сила аггела и всего воинства его, — заметил строго священник, — а кто, как не «он», помогает во всем Бруховецкому? Может, и тот посол, что в корчму к вам заезжал, был какой-нибудь «шпыг» Бруховецкого.

— Какой там «шпыг»? Дорошенковский он казак, верно! Он и перстень гетманский показывал, и обо всем он знает, да и роду нашего, давнего, шляхетного. И прозвище такое знакомое. Как оно?.. Не то словно на коня или на вишню смахивает, — дьяк потер себе с досады лоб, стараясь припомнить прозвище посла, и вдруг вскрикнул радостно. — Да, да! Так оно и есть. Мазепой себя назвал!

При этом имени Сыч невольно выронил из рук цеп, на который он опирался.

— Мазепой! — вскрикнул он, бросаясь к дьяку. — Ты не ошибся, дьяче, Мазепой?

— Мазепой, Мазепой, Иваном Мазепой, — отвечал с уверенностью дьяк.

— И лицом из себя был хорош?

— Да, говорят, зело благообразен!

— Молодой?

— Молодой, как раз в поре казак, ротмистром его вельможности гетмана Дорошенко себя назвал.

— Светлые такие усы и «облыччя» панское?

— Это уже доподлинно не знаю, сам не удостоился зрети, а ты расспроси у наших, — пояснил дьяк, — они видели.

— Он… он… — произнес растерянно Сыч, опускаясь на близлежавшую колоду.

Но дьяк не заметил впечатления, произведенного его словами на Сыча, и продолжал, обращаясь к священнику.

— Так что же, панотче, как оно будет? Просит вас «громзда» на совет, собрались все на майдане, ожидают.

— Приду, приду, сейчас приду, — отвечал озабоченно священник, отставляя в сторону цеп.

— Ну, так я поспешу на майдан. Оставайтесь с Богом, — возгласил дьяк и, занесши ногу над перелазом, отправился тем же путем назад.

О. Григорий оправил на себе одежду, снял с соседнего стожка узкий полотняный кафтан, натянул его, подпоясался кушаком и тут только повернулся к Сычу, который сидел с совершенно убитым видом на колоде, подперши голову руками.

— А что это с тобою сталось, Сыче? Чего «зажурывся»? — произнес он с изумлением.

— Ох, отче, да ведь это он, тот самый Мазепа и есть, которого к нам дикий конь на хутор занес.

— Вот оно что, — протянул батюшка и опустился рядом с Сычом на колоду, а затем прибавил живо: — Ну, так чего жё ты «зажурывся»? Хвалить Бога надо, а он надулся, как настоящий Сыч… Видишь же: и жив казак, и здоров, назад едучи завернет непременно, а мы его известим, что здесь и ты, и Галина у нас проживаете, так мы еще тут и «Исайя, ликуй! запоем.

Но на слова о. Григория Сыч только махнул отрицательно рукой и отвечал со вздохом:

— Эх, отче, отче, не туда «карлючка закандзюбылась»! Вот видите, и жив он, и здоров, а ни он к нам не заехал, ни весточки какой-нибудь не переслал. Уж если бы он что на думке имел, так обозвался бы! Шутка сказать, от Петровок как уехал, так до сего дня ничего о нем не слыхали мы, как камень на дно морское упал. Что говорить! Добрый он человек и такой разумный, что слушаешь его, так словно книгу о премудрости сына Сирахова читаешь. И рыцарь из него знаменитый, правду сказать, — видел я много орлов-велетнев, а такого искусного не видал! Сразу видно было, что далеко пойдет. Да ведь как-то он, вельможный, «при боку королевском» [34] Старое выражение, означающее, что данное лицо было приближенным к королевской особе. был, ох, а сердце дивоче на ранги не смотрит! Он-то к Галочке моей ласковый, да жалостливый был, и ко мне, и ко всем нам, — не могу его злым словом помянуть, — и она-то… вот теперь без него и сохнет, как былиночка в поле. Сыч помолчал с минуту, а затем продолжал снова: