Елена Селестин - Тициан. Любовь небесная – земная

– Для работы мне нужен покой. Полное одиночество.

– Понимаю тебя, – к удивлению Тициана, Камилло ответил спокойно. – Но я знаю и чувствую такие вещи, которые наверняка пригодятся тебе в работе. Я обязан научить тебя, дать ключи. Ведь картины Дзордзи особенные.

– Все пойму сам, – повторил художник упрямо. – Пожалуйста, уходи. Я чувствую работы Джорджоне, достаточно времени провел рядом с ним и его полотнами.

– Т-ты не прав. Есть знания, которые понадобятся…

– Лучше бы ты со своими знаниями спас Дзордзи, когда он был еще жив! – выкрикнул Тициан. – Куда ты смотрел?! Что ты сделал ради Дзордзи, всезнайка?!

Камилло побледнел. Он встал и стал топтаться на месте, поворачиваясь всем корпусом то в сторону расставленных полотен, то к Тициану. Со стороны казалось, что толстяк медленно танцует.

– Хочешь, ч-ч-чтобы я ушел? – спросил наконец Камилло.

– Да, и могу оплатить гондолу.

Не ответив, Камилло, не торопясь, прошел вдоль ряда картин Джорджоне, одним кивая, другим полотнам кланяясь, будто прощался. Затем походкой, неожиданно легкой для такого тучного человека, он направился к выходу. На пороге обернулся:

– Еще некоторое время я буду в Верхнем замке. Да, и если будешь покидать дом – картины прячь, под замок. Пэ-понял?

Тициан прикрыл глаза и улыбнулся, чувствуя себя счастливым обладателем сокровища.

Майское цветение было чудесным. Тициан шел все быстрее и непрерывно молился, чтобы не думать. Но цветы, трели птиц, прекрасные запахи – все обостряло чувства и возвращало боль. Тогда он останавливался и рыдал, всхлипывал громко, не сдерживаясь. Недалеко от Тревизо ему все же пришлось сесть на землю в дубовой роще. Он не устал, но красота вокруг была такой щедрой, так ярко напоминала ему детство, что художник бурно разрыдался и не мог остановиться, пока не задремал. Проснувшись, он долго смотрел на небо, потом на стаю черных птиц неподалеку. «Горе преследует меня: найду ли я дорогу из этого темного мира?» Слабый и хмурый, отяжелевший после сна, он продолжил путь, остановившись только для того, чтобы умыться и попить из ручья.

Первую рану ему нанесли картины друга. Сколько раз он пытался подходить к ним, как только не ставил их на станок: по одной, по очереди, – ничего не получалось. Полотна Джорджоне молчали надменно и не допускали, чтобы Тициан смел прикасаться к ним кистью. Картины словно ненавидели его и издевались. Он поворачивал их к стене, убирал в чулан, делал наброски для большой картины церкви Санта-Мария дей Фрари. Легче ему не становилось: полотна Дзордзи тревожили его днем, являлись во сне, занимали его мысли. Он очень устал. Поразмыслив, Тициан понял, что есть только один путь примириться с полотнами Джорджоне: найти Камилло, попросить у него прощения и выслушать, о чем тот собирался поведать. Тициан спросил об архитекторе у Барбариго – но оказалось, что Камилло уже покинул Венецию.

Еще Тициан надеялся, что приезд Виоланты принесет вдохновение и даст ему силы. Но приехал только Франческо, вдвоем с мальчиком лет десяти. Приезд брата стал для Тициана не избавлением от одиночества, а самым страшным днем в его жизни. Потому что маленький Алессандро оказался единственным из семьи Виоланты, оставшимся в живых, он был ее младшим братом. Только из-за присутствия этого мальчика Франческо остался жив, хоть Тициан и ударил брата сразу наотмашь, почему-то припомнив все, что тот раньше говорил о Виоланте. Художнику в охватившем его горестном безумии показалось, что и эту страшную новость о его подруге Франческо придумал. Крик мальчика отрезвил Тициана, хотя по-прежнему ему хотелось убить кого-нибудь.

Франческо тогда смертельно обиделся и уехал к родителям. Тициану пришлось возиться с Алессандро, выхаживать его. Мальчик боялся засыпать, не спал много ночей и Тициан, это вымотало обоих. Но рок еще не насытился: месяца два спустя, каждый день из которых Тициан не прожил, а пытался привыкнуть к своей беде, его настиг новый удар. Джамбеллино и его сторонники в Большом Совете потребовали пересмотра решения Совета о главном художнике Венеции. Споры вокруг этого не были долгими. Авторитет Никколо Аурелио в тот момент пошатнулся, а сам Тициан был не в силах защищаться, да и не знал как. Совет рассмотрел жалобу Джованни Беллини и поддерживающих его сенаторов, и произошло небывалое: Тициана лишили должности главного художника, а Джованни Беллини вернули его законное звание. Тициана также обязали вернуть деньги, которые Республика успела выплатить ему в качестве ренты. Только благодаря заступничеству Контарини и Барбариго ему оставили мастерскую в Сан-Самуэле, чтобы он мог закончить работу над картинами Джорджоне. Процедура лишения должности была унизительной, но Тициан воспринимал ее отчужденно, оглушенный настоящей потерей – гибелью Виоланты. Таким был очередной урок наставника: Джамбеллино выставил ученика выскочкой и проходимцем. После такого унижения он не мог делать ничего, не мог думать ни о чем, кроме своего горя и своего позора. Не стало любимой, перестал чувствовать дар, лишился уверенности в своих способностях, правители Венеции отвернулись – таким был его скорбный список.