Елена Селестин - Тициан. Любовь небесная – земная

Своя мастерская. Эти слова так сладко отозвались в сердце Тициана. Он возьмет к себе Франческо, наберет способных мальчишек, выучит их. Даже можно кого-то пригласить из мастерской Джамбеллино – но нет, это совсем уж неблагородно. Хотя некоторые будут рады перейти к нему. Он сделает Виоланту хозяйкой собственного дома, их ребенок родится там! Да, это будет сын, разумеется, и с ранних лет Тициан будет заниматься с ним рисунком. Нет, важнее все-таки дать сыну хорошее образование. Сын будет гордиться тем, что его отец важный человек в городе.

– Дело в том, что у меня есть невеста, – задумчиво произнес Тициан.

– Виоланта. Я знаю, – впервые улыбнулся Аурелио. – Вот что я придумал, Тициан.

Хороший стратег Никколо Аурелио хотел использовать ситуацию, чтобы попытаться восстановить отношения с любимой женщиной. Лаура Багаротто, чей отец был казнен по навету, снова надела траур, – месяц назад она потеряла и мужа. Да, она его не любила и тем не менее не собиралась радоваться тому, что ее супруга, кондотьера, наемника, который воевал на стороне австрийского императора, венецианские власти схватили и казнили. Когда Аурелио примчался в Падую, Лаура не пустила его на порог, сказала прямо, что благородный мужчина никогда не допустил бы казни соперника. Затем выкрикнула гневно, что не хочет видеть столь низкого и коварного человека. Аурелио чувствовал себя несчастным, но сдаваться не собирался: главное, теперь ничто не мешало ему жениться на Лауре.

По плану сенатора Тициан должен был немедленно уехать в Венецию и заняться там обустройством мастерской. Сам Никколо Аурелио попытается проникнуть в дом Лауры Багаротто под предлогом, что Тициан просил его передать письмо для Виоланты, которая скоро прибудет в Падую. Если сенатору повезет и он добьется беседы с гордой Лаурой, то сможет намекнуть, что именно он, Аурелио, способствовал благополучному устройству судьбы Тициана и Виоланты, родственницы и близкой подруги Лауры. И расскажет, что художник ждет любимую в Венеции, работает день и ночь для того, чтобы их с Виолантой семейное гнездо было хорошо устроено. А там – кто знает? – может, случай позволит сенатору перейти к обсуждению их общей с Лаурой совместной семейной жизни. Все получалось складно.

– Осталось написать письмо Виоланте! – заключил повеселевший сенатор. – Вернувшись в Венецию, я соберу Совет, и мы оформим решение о твоем назначении.

– Мне надо подумать.

– Не надо тебе думать, – отрезал Аурелио. – Когда счастье подваливает, ты должен действовать, как на охоте или на войне, поверь моему опыту. Хочешь с братом посоветоваться?

– Нет! Франческо мне точно не советчик.

– Тогда завтра и выезжай, дам тебе пару конных солдат. Поедешь как государственный человек.

– Кто мне поможет написать письмо Виоланте?!

– Идем! Сам напишу и сам отнесу в дом Лауры. Видишь, Тициан, какой тебе почет! – довольный Аурелио быстро повел художника через толпу паломников во внутренний двор Скуолы.

Квартал Сан-Самуэле был не из самых богатых и не из самых приличных кварталов Венеции. Но этот дом, который Совет выделил ему! Тициан много раз видел во сне именно такой. Да нет, не такой, – он видел в точности этот дом. Балкон на третьем этаже был расположен таким образом, что в ясную погоду, поднявшись на него, можно было смотреть на далекие горы. Тициану казалось, что он видит родной Кадор.

От Виоланты пока известий не было, Франческо трудился в Падуе. Тициан был доволен, что у него есть возможность обустроить мастерскую до приезда близких. Он выносил мусор, мыл, скоблил, прибивал, подкрашивал, мастерил полки, делал стол на кухне, подыскивал в городе недорогую мебель, искал кровать для их спальни с Виолантой. Только один раз его вызвали на заседание Совета, где объявили, что отныне его должность называется Соляной посредник, и это означает, что он является главным художником Венеции. Зачитали обязанности, в том числе припомнили обязательство создать картину битвы для зала Совета. Ну, а то, что Сан-Самуэле – «веселый» квартал с гулящими девицами, – пусть! Храмов здесь тоже много, пусть жизнь вокруг кипит и искрится, в таком живом потоке работается лучше. Тициан каждый раз, вспоминая о Джамбеллино, поеживался, совесть его беспокоила. Но потом он начинал думать о том, что есть ведь над ним высшая власть Венеции; так нужно городу.

Прошло всего несколько дней после его возвращения из Падуи, и ранним утром к его дому приплыла гондола, доставившая огромного лохматого человека и картины. Пока слуги носили картины в дом, человек стоял у дверей и внимательно следил за разгрузкой. Отпустив слуг, он представился: