Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Пропустив последнюю телегу, покинул временную стоянку и Филипп Мануйлович. За его спиной нарастала ружейная трескотня, в которую время от времени вплеталась густая пулеметная дробь.

— Значит, так, — говорил он на ходу командиру взвода старшине Ивану Брусьеву. — Как минем первую гриву, так ты со своим взводом по гриве возвертаешься назад саженей на триста. Каратели пойдут по нашим следам понизу, место там открытое, деваться им некуда: слева озеро, справа старица — в ней провалишься по самые уши. Пропусти разведку и ударь по карателям сверху, а мы с разведкой сами управимся. Постарайся их отогнать подальше, чтобы успеть собрать оружие и припасы, а уж потом иди вслед за нами. Однако один пулемет и троих-четверых лучших стрелков выдели, чтоб держали карателей на расстоянии. Нам главное — миновать озерное дефиле, дойти до Гнилого озера, а там проход завален наносным сушняком — подожжем его, пущай жарятся.

— А если они по гриве пойдут? — засомневался Брусьев.

— Не должны. Леса нашего они не знают: гривы и озера на картах не обозначены. Да по гриве далеко не уйдешь: в болото упрешься. Стал быть, пойдут по нашим следам: так вернее. Однако держи это в памяти: у немцев там чухонцы из лесников да егерей служат, один черт знает, что у этих чухонцев на уме.

К вечеру отряд вышел к отрогам Смоленской возвышенности, потеряв в стычках с карателями лишь двух человек.

Поднявшись на крутую гряду, Филипп Васильевич обернулся. Во все стороны, куда хватал глаз, простирался густой лес, похожий на застывшее в разгар непогоды море, разрезаемый там и сям извилистыми черными бороздами ручьев и речушек. Отсюда озерное дефиле почти неотличимо от остального леса, но в той стороне, где голубело сощуренное на солнце око, виднелось серое облако дыма, расползающееся к востоку: горели завалы и лес в узком проходе между Гнилым озером и Гнилым болотом. В этих болотах еще не завершилось образование торфяников, жидкая грязь, не замерзающая даже в сильные морозы, постоянно пузырится газами, в жаркие летние ночи над болотом блуждают голубые огни.

Филипп Васильевич злорадно усмехнулся: «Что, взяли, чертова немчура? Ничего, еще посчитаемся, еще отольются вам наши слезы», — погрозился он, затем отвернулся и пошел вслед за подводами, оглядывая незнакомый лес.

Перед закатом в лагерь, устроенный в глухом распадке, пришел взвод Ивана Брусьева. Бойцы притащили трофеи: автоматы, винтовки, два пулемета, патроны. Многие щеголяли в пятнистых куртках карателей, в коротких немецких сапогах и шнурованных ботинках. Привели пленного, здорового парня лет двадцати пяти, с большой круглой головой и маленькими серыми глазами. Парень был босиком и без униформы — в одном белье, правая сторона лица оплыла сизым кровоподтеком.

— Вот, — сказал Иван, показывая рукой на пленного. — Пытались впятером нас обойти с тыла, да Шишка их учуяла. Ну, мы их гранатами. Четверых положили, а этого лишь оглушило. Однако, когда мы на него кинулись, он, дьявол, очухался и давай наших мужиков таскать — втроем еле сладили. Кусался, гаденыш. Тимофею Кулыге руку прокусил. Стукнули его прикладом — только тогда и повязали… Вот тут документы, карта и еще какие-то бумаги — все собрали, что смогли, — и с этими словами Брусьев протянул Филиппу Мануйловичу офицерскую сумку.

Филипп Васильевич сумку передал комиссару, Антону Перевозчикову, велел:

— Глянь-ка, что за птица нам попалась. Да потряси его хорошенько: сколь воюем с ними, а кто они и что, толком не знаем. — Повел рукой, точно хотел определить размеры незнаемого, закончил: — Пойду, секреты проверю, а то, не ровен час… — И тут же растаял в вечерних сумерках среди сосен и елей.

Антон Перевозчиков велел посадить пленного наземь, сам устроился напротив на замшелой лесине, стал смотреть документы. Все удостоверения личности подтверждали, что карательный батальон действительно состоит из латышей, хотя документы писаны по-немецки, и печати на них тоже немецкие, но фамилии латышские, имена тоже, и приписаны латыши к легиону СС «Латвия».

Пленного, судя по удостоверению, звали Янис Круминьш.

Перевозчиков почесал заросший жесткой щетиной подбородок, покачал головой.

— Фамилия больно уж знакомая, — произнес он. И повторил несколько раз, пытаясь вспомнить, где такую фамилию слыхал: — Круминьш, Круминьш, Курминьш… Черт его знает, не помню.

Пленный сидел, вытянув длинные ноги с большими белыми ступнями, смотрел в землю, шмыгал раздувшимся носом, косил серым глазом на комиссара.