Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Дождь не прекращался, непроницаемая темень окутывала лес, на фоне неба едва выделялись стволы деревьев, но больше всего помогала привычка да знание своих лесов. Это знание вело Филиппа Васильевича по более-менее чистым сосновым борам, удобным для ночного похода и маневра в том случае, если, не дай бог, нарвутся на засаду.

Саперы обнаружили на дороге мины. Значит, эсэсовцы где-то близко. Да и собака по кличке Шишка, беспородная дворняга, идущая с разведчиками, своим поведением указывала на близкое присутствие именно чужих людей, а не волков, скажем, или медведя: почуяв зверя, она жалась к ногам хозяина, Емельяна Устиновича, учуяв чужих людей — ворчала и тянула вперед.

Мины сняли и свернули с дороги в сторону. Шли до утра.

Дождь кончился, стих ветер, по умытому дождем голубому небу плыли редкие облака, подсвеченные зарей. Между деревьями расползался туман, в наступившей тишине лес полнился звонкой капелью.

Остановились вблизи лесного озера с бурой торфяной водой, в которую смотрелись угрюмые ели, опустив тяжелые мокрые лапы вдоль черных стволов, да покосившийся от времени покинутый и обветшавший монаший скит. Место дикое, человеком почти не тронутое. Отсюда начиналась цепь мелких озер, образовавшихся когда-то в русле иссякшей реки, отсюда же уходили вдаль топкие болота, прорезаемые песчаной гривой, поросшей соснами да березами. Маневр здесь затруднен, зато и окружить отряд практически невозможно, разве что устроить засаду на выходе из болот.

Туда и ушла разведка, чтобы уж никаких неожиданностей не случилось. А одно отделение вернулось по своим следам и устроило засаду — на тот случай, если каратели бросятся в погоню.

В густых еловых зарослях разожгли бездымные костры, готовили пищу, сушились, на полянах выкашивали для лошадей траву.

Филипп Васильевич собрал на берегу озера командиров взводов и отделений, чтобы условиться, как действовать в том или ином случае. После этого, выставив часовых, отряд погрузился в тревожный сон, каким спит загнанный охотниками зверь.

Филиппу Васильевичу снился сон, будто он идет по лесу и зовет своего сына Володьку, и тот откликается на его зов из-за кустов можжевельника то с одной стороны, то с другой. Филипп бежит на зов в одну сторону, а голос звучит в другом месте, более того, он все стихает и стихает, уходя в неизвестность. Филипп мечется по лесу, не зная, в какую сторону податься, понимая, что дорога каждая минута, и в то же время зная, что сына не вернуть, что он похоронен в лесу вместе с другими погибшими лужевцами, а это, видать, душа его мечется и зовет отца, не сумевшего спасти своего сына от вражеской пули. Вот уж и лес кончается, видно, как по склону холма поднимаются цепи карателей, а голос зовет именно оттуда. И тут вдруг завыло что-то и как ахнет…

Филипп Васильевич подскочил на своем ложе, устроенном под телегой и огляделся.

Во всю светило солнце. Его лучи пронзали плотную шапку леса, стекали вниз ручейками и потоками, пятная светлыми бликами бронзовые стволы сосен, заросли вереска, толокнянки и брусники. Там и сям из-под телег поднимались встревоженные головы, и Филипп Васильевич догадался, что не слишком далекий взрыв ему не почудился. И точно: со стороны покинутой ими ночью дороги бежал кто-то, размахивая руками — и это было худым предзнаменованием.

Филипп Васильевич вынес свое тело из-под телеги, крикнул:

— Тревога! Подъем! Приготовиться к движению!

Лагерь зашевелился, зазвучали голоса, заплакал ребенок, но ничто не выдало ни растерянности, ни паники, ни страха, и Филипп Васильевич с удовлетворением отметил, что люди стали другими, они привыкли ко всяким неожиданностям, их уже ничто не может напугать до состояния паники и полной неуправляемости, каковые охватили этих же людей во время первого нападения карателей на стоянку отряда. Если бы тогда им да нынешнюю выдержку и опыт, и Володька остался бы жив, и многие другие.

Подбежал Митька, двенадцатилетний сын кузнеца Савелия Сосюры, выпалил, едва переводя дыхание:

— Каратели на мину наскочили. Идут сюда, дядько Филипп!

Будто в подтверждение его слов вдали коротко пророкотал пулемет. Затем густо затрещали выстрелы, ахнул еще один взрыв противопехотной мины — и тотчас же стрельба оборвалась, вновь стало слышно, как шумят на ветру вековые сосны да кукует за озером кукушка.

Задребезжали телеги, уходя в болота. За каждой телегой несколько баб, все с винтовкой за плечами. Вот промелькнул черный платок жены Филиппа Васильевича Настасьи — не снимает траур со дня гибели сына. Рядом с ней дочь-подросток, на телеге шестилетний сын Пашка, остальные трое сынов числятся бойцами отряда, хотя младшему всего тринадцать лет, и уже принимали участие в операциях. И не у одного Филиппа так — почти у каждого.