Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Танк, по которому Кривоносов выпустил весь диск, встал метрах в тридцати от линии ячеек его роты. Сам ли Кривоносов заставил его остановиться, выстрел ли из пэтээра, это уже не имело значения. И тут танк подбросило, черный дым с красным пламенем вырвался из его утробы, железо вывернуло в разные стороны, как разрывает закупоренную консервную банку, забытую на жарком огне, башня слетела и, кувыркаясь, упала на другой танк, лязгнула сталь о сталь, башня свалилась, а из нее вывалилось что-то лохматое, и Кривоносов догадался, что это лохматое было остатками человеческого тела.

Капитан Атлас склонился над Грушиным, и увидел над его правым глазом черную дырку, из которой вытекала ленивая струйка черной же крови. В уши лез назойливый и однообразный гул, раскалывающий голову. Атлас вновь выглянул из ячейки: серые туши танков двигались правее — на позицию второй роты, а слева их обтекали бронетранспортеры, такие же серые, словно Атлас смотрел на них сквозь два слоя марли. А за ними мельтешили серые же фигурки.

Уперев автомат круглым диском в бруствер, Атлас стал стрелять в эти фигурки, а они расплывались и пропадали из виду, лишь яркие сполохи белого пламени, разбрызгиваемого косым кожухом автомата, плясали перед глазами, из которых текли слезы, а в голове стучали молотки, разнося ее на мелкие кусочки. Потом что-то тупое ткнулось в лицо — пламя охватило мозг, и сразу же стало темно. Атлас сполз на дно и навалился бесчувственным телом на рядового Грушина.

Бой закончился необъяснимо быстро, хотя казалось, что он еще толком и не начинался: танки стали пятиться, пехота сперва залегла, а потом тоже стала пятиться, и то, что подавляло волю ужасом еще несколько минут или даже секунд назад, теперь потеряло свое магическое действие. Наоборот, все покрыли остервенелые удары противотанковых пушек, визг мин, яростный треск пулеметов, настойчивый долбеж зенитных орудий.

Они драпали, уходя все дальше и дальше, оставив на поле десятка полтора танков и бронетранспортеров, серые комочки трупов, разбросанных среди чадящих воронок и срезанных огнем метелок ковыля и полыни.

— Прекратить огонь! — понеслось от ячейки к ячейке.

Выстрелы стали опадать, на степь опустилась оглушающая тишина. Почти сразу же потемнело, из сизой тучи, закрывшей солнце, хлынул ливень, люди подставляли под его прохладные струи разгоряченные лица, оглядывались по сторонам, перекликались, все еще не веря, что остались живы в этом аду.

Еще дважды, после длительных бомбардировок позиций отряда, немцы пытались прорваться через его порядки, но каждый раз откатывались назад. А ближе к ночи был получен приказ, предписывающий под покровом темноты отойти на новые позиции. К тому времени от отряда осталась едва ли половина его бойцов. Погиб майор Стрелецкий в короткой схватке с прорвавшимися к командному пункту немецкими автоматчиками, погиб комиссар Доманский, легший за пулемет.

Мимо подполковника Латченкова, принявшего командование отрядом, шли смертельно усталые люди, несли на носилках раненых. Вся артиллерия уничтожена, лошади погибли, повозки разбиты. Для подполковника это была привычная картина: командуя полком, затем бригадой, он после каждого такого боя видел одно и то же. Это заставляло его не заглядывать далеко в будущее, а просто исполнять свой долг в меру своих способностей. Но внутри его жила уверенность, что все эти жертвы не напрасны, что наступит день, когда что-то изменится как в нем самом и в этих усталых людях, так и в немцах, и тогда уже немцы будут цепляться за речки и овраги и отходить под покровом ночи, и закончится все это где-то там, куда час назад опустилось оранжевое солнце.

Остатки заградительного отряда майора Стрелецкого, перемешавшиеся с армейскими частями в результате отступления и боев на промежуточных рубежах, к концу августа оказались в Сталинграде. Подполковник Латченков привел оставшихся бойцов в город. Здесь армейских отделили от энкавэдэшных, последних влили в отдельный батальон НКВД, разместили в школе, дали три дня, чтобы привести себя в порядок.

Старший лейтенант Кривоносов вел свою роту, от которой осталось сорок семь человек, в баню.

Было воскресенье, на улицах Сталинграда полно народу, ходят трамваи, возле кинотеатров толпится народ за билетами на очередной сеанс, на перекрестках продают мороженое, газированную воду, арбузы, дыни, помидоры. Расчет зенитки на площади «9 января» облеплен мальчишками, зенитчики сидят на снарядных ящиках вокруг разрезанного на ломти огромного арбуза. С Волги доносятся гудки пароходов и буксиров, радио на столбе передает музыку.