Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— А н-ну в-вылазь! — рявкнул майор Стрелецкий и рванул интенданта за рукав гимнастерки.

— Шо такое? Хто такие? — бормотал интендант, пытаясь оторвать от себя руку майора. — Да я вас… Мне сам командующий армии… одна пыль останется… Пшел вон! Зас-стрелю! — и начал выкручивать поясной ремень, стараясь перетащить кобуру с пистолетом на обвисший живот. Но Стрелецкий сжал его руку, расстегнул кобуру, забрал пистолет, рывком выдернул интенданта из машины, и тот, сделав два неуверенных шага, растянулся на земле, ободрав себе ладони и щеку.

Его поставили на ноги.

— Приказ номер двести двадцать семь читал? — прохрипел ему в лицо майор Стрелецкий. — Знаешь, что положено трусам и паникерам? Знаешь, что положено дезертирам?

С интенданта хмель слетел, будто он и не пил вовсе; лицо, до этого красное, как тушка вареного рака, побелело и покрылось бисером пота.

— Товарищ майор, — залепетал он, затравленно оглядываясь, но ни в ком не встречая сочувствия. — Да я… я за снарядами… танки там… немецкие… снаряды нужны… прорвались… скоро здесь будут… это все шофер: поехали, говорит, а я не разобрался… стреляют, знаете ли, все так неожиданно… а у меня приказ комбрига Латченкова по части боеприпасов…

— А снаряды куда ты везешь? В тыл? Из-за таких, как ты… Да еще нажрался, как свинья! А ну идем! — и майор Стрелецкий рванул интенданта за плечо, повернул его лицом на запад, толкнул. — Вперед!

И интендант как-то сразу съежился и пошел, спотыкаясь о кочки, из которых торчали жесткие стебли ковыля. Он шел, тупо глядя прямо перед собой, ни о чем не думая, но все прошлое и незавершенное будущее стремительно проносилось перед его глазами — и все только самое хорошее, хотя в жизни у интенданта третьего ранга Тригункова хорошего было не так уж и много, зато впереди оно ждало его ухоженным садом, наполненным прекрасными плодами и поющими юными девами. Ничего этого уже не будет, и крупная слеза сорвалась с его ресниц, докатилась до краешка губ, оставив на щеке белую полосу.

— Стой! — прозвучало за его спиной. — Кру-гом!

Тригунков повернулся неуклюже и глянул в жесткое лицо майора глазами, наполненными смертной тоской, но ни жалости, ни снисхождения в этом лице с выступающим вперед подбородком не увидел и слизнул кончиком языка соленую слезу. Он уже ни о чем не думал, лишь мимолетное сожаление кольнуло сердце: зря он поехал в бригаду с машиной снарядов, не его это дело — возить снаряды, сам напросился, потому что часто не доезжали шофера до передовых: то ли плутали в степи, где никаких ориентиров, то ли праздновали труса. И начальник боепитания армии поддержал его инициативу: мол, поезжайте, голубчик, заодно и выясните положение с боеприпасами. И все бы ничего, да только танки появились действительно неожиданно, и все как-то сразу куда-то побежали, никому не было дела до машины и интенданта Тригункова, начали рваться снаряды, пушки палить, а тут шофер, продувной малый, закричал, что надо ехать, и он, Тригунков, решил, что, действительно, надо, хотя понимал, что уезжать нельзя, потому что в машине еще оставались ящики… А перед этим выпили с командиром батареи, и первым же снарядом этого командира убило, буквально разорвало на куски у него на глазах, ну и… страх, — и вот что из всего этого вышло.

— Именем Союза Советских социалистических республик, — произнес майор Стрелецкий звенящим голосом, поднимая на уровень груди тяжелый маузер. — Во исполнение приказа Верховного Главнокомандующего Красной Армии товарища Сталина…

Интендант Тригунков был знаком с приказом за номером 227, одобрял его и даже считал, что такой приказ надо было отдать на полгода раньше, потому что… потому что драпали же — вот в чем вся штука, а он не драпал, более того, он делал все, чтобы они не драпали. И вот теперь по собственной глупости он сам оказался в роли драпающего. И ничего в этом диком положении изменить нельзя, как невозможно просить о снисхождении этого наверняка туповатого майора с петлицами войск НКВД, потому что все они не могут не быть туповатыми: служба у них такая…

Тригунков посмотрел в белесое небо, такое непохожее на небо родной его Вологодчины, хотел что-то вспомнить или о чем-то подумать, но не успел…

Выстрел был негромкий, точно переломили сухую ветку, но едва он прозвучал, интендант третьего ранга Тригунков шагнул вперед, выгнулся и рухнул навзничь, взбив своим тяжелым телом легкое облачко серой пыли.

Майор Стрелецкий болезненно поморщился, повел головой, отвернулся и пошел к машине, ровно ставя длинные ноги в синих галифе, никак не попадая маузером в деревянную кобуру. Подойдя к машине, глянул на замершего с открытым ртом шофера Штыпу, процедил сквозь стиснутые зубы: