Робин Янг - Реквием

Сопровождаемые королевскими гвардейцами, Жак де Моле и Жоффруа де Шарне медленно ковыляли к видневшемуся на острове Жюиф кострищу. Из одежды на них оставили лишь набедренные повязки, и каждый мог созерцать на телах старейшин тамплиеров результаты семи лет пыток и издевательств. Их грубо остригли и выбрили. За приговоренными следовал главный инквизитор Гийом Парижский, три кардинала и два палача в черных капюшонах. У моста к процессии присоединился король. Папы среди них видно не было.

Ступая на мост, Жак поскользнулся в грязи и упал. Гвардейцы двинулись его поднять, но он отмахнулся и, ухватившись за шаткие перила, встал сам. Жоффруа де Шарне хромал сзади, зафиксировав взгляд на его израненной спине. По доскам гулко стучали кольчужные сапоги гвардейцев.

Когда процессия пересекла мост, за дело принялись палачи, жестами показывая гвардейцам привязать узников к шесту. Шарне упал, не в силах идти дальше. Горожане, тесня друг друга, пытались разглядеть, что там происходит. Грубо растолкав гвардейцев локтями, Жак подошел к Жоффруа и согнулся над ним. Король наблюдал за этой сценой, недовольный нерешительностью гвардейцев. Никому не было ведомо, что сказал великий магистр, но вскоре Жоффруа с трудом поднялся на ноги и два измученных старика бок о бок двинулись к кострищу.

На вязанки хвороста палачи положили широкую доску, по которой гвардейцы провели тамплиеров к шесту, где привязали спиной к спине. Кострище, поставленное достаточно высоко, мог видеть с берега каждый. Палачи вернулись и убрали доску. Затем один из них принял из рук Гийома Парижского факел и под одобрительный гул толпы сунул в вязанку с хворостом. Вспыхнуло оранжевое пламя. Второй палач то же самое проделал с другой стороны. Запалив костер со всех четырех углов, палачи отошли.

Низ столба засветился, зашипело горящее дерево, посыпались искры. Дым становился гуще, и тамплиеры закашлялись, их тела напряглись в путах. Но палачи были опытные и постарались развести костер как надо. Король повелел сделать огонь медленным, и еретики не задохнулись раньше времени от дыма. Обычно, когда языки пламени начинали лизать ступни приговоренных, они кричали и взывали к милосердию. Некоторые молились. Так что никого не удивило, когда прозвучал гулкий голос Жака. Но слова его оказались не такими, как все ожидали.

— Говорю пред небесами и землей, и все вы тому свидетели: орден тамплиеров ни в чем не виновен. — И без того сиплый голос великого магистра стал еще глуше от дыма, но пронизывающая его властность заставила всех замолкнуть. — Христос ведает о нашей невиновности, как ведает и о злодействе тех, кто возвел на нас поклеп. И я говорю всем вам: скоро этих людей за совершенные ими преступления Бог призовет к ответу. Ибо никому из смертных, ни королю и ни папе, не удастся спрятаться от его суда!

Из толпы не последовало никаких веселых выкриков и насмешек. Пламя поднялось, и некоторые отвернулись, но Филипп, бледный лицом, продолжал напряженно смотреть, как горят тамплиеры.

На левом берегу, прямо напротив острова, предсмертным словам Жака сурово внимали двое в плащах с надвинутыми на головы капюшонами. Оба они были высоки ростом и, несмотря на возраст, крепки сложением. Правда, один стоял, тяжело опираясь на трость. Его отброшенные назад седые волосы открывали прочерченное глубокими морщинами лицо. Отсутствующий правый глаз прикрывала кожаная повязка.

— Кажется, как будто он знает.

Уилл повернулся к Роберу.

— Думаю, это знание ниспослано ему Богом.

Робер не отрывал взгляда от фигур великого магистра и Шарне, вокруг которых бушевало пламя.

— А себя мы можем в чем-то упрекнуть?

Уилл глянул на отражение костра в воде.

— Нет.

— Надо же, — удивился Робер. — В первый раз за много лет ты отвечаешь так уверенно.

— Наше путешествие длилось долго, и у меня было время подумать. Понимаешь, Робер, все великие империи в конце концов гибли. Ничто не вечно. Мир меняется и душит в своих конвульсиях тех, кто отказывается измениться вместе с ним. — Он замолк, нахмурившись. — Думаю, этого Эврар не понимал. Его вера была сильнее, чем моя, но он не видел и не желал видеть перемен, происходивших в мире. Между тем они-то и делали невозможным осуществление его планов. Он полагал, что «Анима Темпли» будет существовать, пока существует Темпл. Я думаю иначе. Темпл погиб, но его душа осталась. И она будет жить, пока живы мы.

— То есть ты считаешь, мы можем продолжать действовать?