Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Ну, Макс, мы все, конечно, знаем об этом мире, и я согласен с каждым твоим словом, но человек его положения не должен жить во грехе, и ты знаешь это не хуже меня. Ему все годы это сходило с рук, потому что он не выставлял свою личную жизнь напоказ, а муж поддерживал с ним хорошие отношения, но, если сейчас все станет известно, саксонцы будут смеяться до самого Страшного суда. «Нет, вы только посмотрите на этих глупых несчастных ирландцев, – скажут они. – Самыми нравственными людьми на земле руководит прелюбодей». Нет, Макс, нехорошо это. Не годится.

– Понятно, – протянул я. – Если бы мистера Парнелла считали ответственным за убийства в Феникс-парке, ему бы аплодировала вся Ирландия. Но когда обнаружилось, что у него шашни с замужней женщиной, все его проклинают и обрекают на вечные муки.

Финес Галахер рассмеялся и похвалил, какой, мол, я умный парень.

– Но все не так просто, Нед, – добавил он. – Если бы Парнелл был ответственным за убийства в Феникс-парке, то это было бы политической ошибкой, и только глупцы аплодировали бы ему. Что касается прелюбодеяния, большой политический грех состоит не в самом прелюбодеянии, которое длилось годами. Нет, ошибка в том, что он позволил всем узнать об этом. Этот человек глуп. Если О’Ши инициирует развод, то через год Парнелл будет политически мертв, а если он не понимает этого, то он не имеет никаких оснований быть председателем Ирландской партии.

– Финес, чертовски жаль, что ты против него! – воскликнул Драммонд, и я, к моему удивлению, увидел, что он покраснел от негодования.

– Ну-ну, Макс, не принимай это на свой счет! Мы же говорим не о тебе. Мы обсуждаем Парнелла.

– Неправильно это, когда человека уничтожают за то, что он любит женщину, как если бы он был ее мужем, – упрямо сказал Драммонд, но мистер Галахер просто ответил:

– Макс, таковы правила.

После этого он так аккуратно сменил тему, что у Драммонда не было возможности ему возразить.

Мне не хотелось спрашивать Керри, что она знает о положении моей матери, но Финес Галахер явно сказал ей что-то об этом. Когда мы жили в Бостоне, моя мать была известна как миссис Драммонд, и все девочки Галахера знали ее как жену Драммонда. Даже когда мать позднее развелась, я не писал об этом Керри в моих письмах, опасаясь, что это может вызвать неприятные последствия. Хотя теперь я понимал – ей известна правда, все же обсуждать с ней эту тему был не готов. Легче болтать с ней о других вещах, и я с удовольствием показывал ей долину, знакомил с моими друзьями. Несмотря на свои сомнения, мои друзья сочли ее вполне недурной, но они тушевались при ней, и я тут же понял, что Керри не сможет стать частью гэнга. Я из-за этого чувствовал себя неловко, потому что не хотел ни терять моих друзей, ни отказываться от Керри, но, к счастью, проблема разрешилась к концу июня, когда мистер Галахер вернулся в Америку.

– Теперь, Керри, – любезно, но твердо сказала моя мать, – ты не можешь, как мальчишка, все время носиться по горам с Недом. Я не возражаю против ваших прогулок по субботам, но в будни вы должны учиться и углублять ваши знания.

Это означало, что Керри будет проводить утренние часы с мисс Камерон, а вечера с моей матерью. Мисс Камерон обучала ее английской литературе, французскому и итальянскому, а мама приглядывала за ней, когда она играла на пианино, учила вязать и пыталась научить говорить с английским произношением.

– Хотя это называется, слепые ведут слепых, если хотите знать мое мнение, – сказала как-то мисс Камерон Нэнни, а я случайно услышал.

– Леди де Салис говорит на превосходном английском, – горячо возразила Нэнни, всегда встававшая на защиту моей матери. – Знаю, некоторые звуки у нее не получаются, но если бы не это, то никто бы не догадался, что она иностранка.

– К тому же, – сказала мне позднее мама, – у меня нет цели поставить Керри английское произношение; если я научу ее говорить как американка хорошего происхождения, мне этого будет достаточно. Я буду знать, что мои усилия не затрачены впустую.

Керри ко всему этому, казалось, относилась доброжелательно, так что я за нее не беспокоился. Зато снова наслаждался летом. Каждое утро бездарно тратил на занятия с мистером Уотсоном, но три раза в неделю встречался с друзьями на склоне горы, и хотя после этого допоздна засиживался за моими заданиями, это не имело значения. Я понял, что мне для сна не требуется много времени, и если даже ложился после полуночи, то нередко вставал до рассвета и наблюдал восход над озером.