Сьюзан Ховач - Башня у моря

Я отрицательно покачал головой.

Но Драммонд не ушел. После долгого молчания пробормотал:

– Если ты думаешь… – но не закончил. Потом добавил: – Я буду в пятнадцатом номере, если понадоблюсь. – После чего вышел и тихо закрыл за собой дверь.

Я сел на край кровати и принялся думать о циррозе печени. Не знаю, сколько времени прошло, но вдруг мелькнула мысль: конечно, все нужно было устроить так, чтобы на теле не осталось никаких следов. Иначе слишком опасно. Умно придумана болезнь, от которой обычно умирают пьяницы. Доктор Кагилл не задумываясь подпишет свидетельство о смерти. Никакого вскрытия не будет.

Попытался представить, как это сделали. Все знали, что мой отец опять запил. Возможно, что-то добавили в потин. Слуга? У кузины Эдит наверняка были кухарка и слуга. Да, точно – Шеймас О’Мэлли на днях говорил мне, что его дядя служит сторожем в Клонах-корте. О’Мэлли. Родственник Драммонда. Конечно.

Я вырвал листок бумаги из тетради для сочинений, нашел огрызок карандаша и начал писать:

«Дорогие дядя Томас и дядя Дэвид, у меня есть основания предполагать…»

Я остановился. Постой. Думай. Будь осторожен. А что тогда случится с матерью? Если обвинение будет предъявлено Драммонду, то и она не останется в стороне. И она была в Клонах-корте в тот самый день, когда отец напился до бесчувствия. Может быть, мать ездила туда, не поставив в известность Драммонда. И тот, вероятно, впал в ужас, когда осознал, что она невольно подставила себя! Если в теле будет обнаружен яд, полиция тут же заподозрит мою мать, а Драммонд, возможно, останется безнаказанным.

Разорвав письмо в клочья, я сжег его в подносе для прикроватной свечи.

Спустя какое-то время подумал, что отец и в самом деле мог умереть от цирроза печени. Вполне вероятно. Я знал, что случалось с людьми, которые стояли на пути Драммонда, но ведь случаются и совпадения. Я испытывал эту теорию, опробовал ее. Моя мать находилась в ужасном состоянии, Драммонд был готов на все, чтобы только помочь ей. И тут случайно умирает мой отец.

Уж слишком кстати.

Я был совершенно спокоен. Боялся головокружения, смятения, но ничего такого не произошло. Убийство недопустимо, но куда хуже было бы, если бы мою мать осудили за преступление, которого она не совершала. Я не хотел защищать Драммонда, но не мог этого не делать, потому что иначе пострадает мать. Безвыходная ситуация. К тому же, если говорить честно, разве смерть моего отца не к лучшему? Он принес столько страданий матери в прошлом и умер, полный решимости принести еще. Я жалел его, конечно. Но случившееся было вполне логично, ведь, по существу, он никому не был нужен, и меньше всего – мне. Да, я когда-то любил его, но та любовь давно миновала. Вся моя тяга к нему была уничтожена его отвратительным поведением, и теперь нет нужды скорбеть или переживать о прошлом.

Я всю ночь лежал без сна, размышлял о нем.

Думал о книге, которую он мне подарил, – «Рыцари книжного стола». «Ах, папа, как хорошо ты смотрелся бы в рыцарских доспехах с крестом крестоносца на груди!» – воскликнул я, а он рассмеялся. «Я не герой, Нед», – сказал он. Я так ясно слышу эти его слова: я не герой.

Я после этого немного поплакал, не понимая почему. Это не имело смысла. Если бы я мог осознать… и я боялся уснуть – вдруг опять приснятся лампы Тиффани.

Мы вернулись в Кашельмару. Мать пребывала в жутком состоянии, и доктор Кагилл каждый день заглядывал к ней. После приезда моих дядей из Англии похороны назначили на конец недели, и я увидел двух людей, которые помогали отцу в саду, – они прошли по аллее азалий наверх копать могилу.

«Очень печально, – говорили все. – Вероятно, неизбежно для человека его привычек, но так трагично».

На рассвете дня похорон мне пришло в голову: возможно, есть какие-то свидетельства того, что Драммонд совершил убийство, а мама ничего не знала об этом. Вдруг он написал ей, набросал план в общих чертах, а когда мать в ужасе примчалась из Дублина, чтобы остановить его, было уже поздно – отец выпил отравленный потин. Эта теория объясняла, почему она так спешила увидеть моего отца и почему так вдруг ушла от него. Они вовсе не разругались: ему стало плохо в ее присутствии и мать бросилась прочь.

Если это письмо где-то еще существует – что казалось маловероятным, – то оно находится в письменном столе эпохи Регентства в будуаре матери.

Я тихо оделся, вышел из комнаты и, никого не встретив, осторожно прошел по галерее над холлом. Было еще слишком рано, и слуги спали, а мать, как я знал, никогда не поднималась раньше восьми, но мне приходилось действовать очень тихо, потому что будуар примыкал к ее спальне.