Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Да будет так, – отозвался я, подавляя в себе желание удушить его. – А что насчет моих кандалов, Шон? Что насчет сфабрикованного приговора и несправедливого заключения, которое висит на моей шее, как могильный камень?

– Макс, это, конечно, дело ужасное, – завел он, – и мы трудимся не покладая рук, чтобы справедливость восторжествовала. Но такие дела требуют времени, а саксонские дьяволы, насколько нам известно, вообще не знают, что такое справедливость. Если бы могли послать еще немного денег, чтобы ускорить дело…

– Я уже заплатил немало денег. Тебе пора бы предъявить мне какие-то результаты. Наняла ли Лига адвоката, чтобы он занялся моим делом?

– Пока нет, но, как только примут билль о Гомруле и родится Истинная Республика, всем воздастся по справедливости, так что если ты можешь подождать еще чуток…

Мне бы следовало уйти, но я знал, что не должен его обижать, потому что у меня нет другой связи, кроме него, с Национальной лигой, а через нее – с Парнеллом. Я просто кивнул и даже дал ему немного денег, хотя и не сомневался: дальше его кармана они никуда не пойдут, потому что он из графства Корк, а они там на юге все сплошь жулики – это всем известно.

Потом я ушел и напился. Если дела будут идти с такой скоростью, я никогда не получу оправдания, никогда не вернусь в Ирландию, никогда не встречусь с Макгоуаном лицом к лицу.

Я должен вернуться. Должен. Может быть, если Парнелл победит в схватке за Гомруль…

Но он проиграл. Парламент не принял билль о Гомруле. Я прочел об этом в газете. Палата общин отвергла билль тремястами сорока тремя голосами против трехсот тринадцати, и мистер Гладстон позднее сказал: он опасается, что «неродившиеся дети будут горевать о голосовании этого дня». В Белфасте начались беспорядки, Клан поклялся жестоко отомстить, и моя слабая надежда на быстрое оправдание поплыла по сточной канаве. И тогда я начал писать письма. Написал Парнеллу, написал лорду-наместнику Ирландии, даже написал королеве. А в Нью-Йорке стоял адски жаркий июль, и Чарльз Мариотт собирался уехать из города в Гудзонову долину, где у него был летний дом.

– Он хочет, чтобы и я поехала, – сообщила Сара. – Я, конечно, никуда не поеду, хотя для Неда это было бы неплохо.

Я тем утром зашел к ней позже обычного, потому что долго писал письмо королеве Виктории, а когда пришел, у них был второй завтрак.

– Почему бы тебе здесь не позавтракать? – предложила Сара; она видела, что я хандрю, и пыталась изо всех сил отвлечь меня. – Чарльз никогда не возвращается с Уолл-стрит раньше трех, Эвадна уехала на Айленд к друзьям, а наставник Неда повел его в Музей естественной истории. Дом в нашем распоряжении.

– И ванные тоже? – не удержался я, а когда она рассмеялась, почувствовал себя лучше.

У меня еще не было случая увидеть дом Чарльза, если не считать некоторых комнат нижнего этажа, а тут Сара провела меня в шикарную столовую с серебряными канделябрами на столе и люстрой. Мне все очень понравилось, кроме еды. Вареные яйца в каком-то жутком соусе, присыпанные петрушкой, а вместо овощей – масло.

– Господи Исусе, – сказал я. – Неужели у Чарльза нет в кладовке мяса с картошкой?

Сара захихикала, слуга посмотрел на меня, выпучив глаза, а черный дворецкий – тот просто позеленел.

Мы пребывали в превосходном настроении, когда поднялись в гостиную. Но едва я попытался закурить, Сара сказала – нельзя, потому что Эвадна учует запах, когда вернется, поэтому мы на какое-то время вышли на превосходную каменную террасу, а потом я предложил осмотреть ванные.

– Господи Исусе! – восклицал я, пока она водила меня из одной в другую.

Я должен был остановиться у каждой, повертеть краны, чтобы убедиться, что они работают, и они все работали. Удивительно. Потом меня очаровали ватерклозеты, и я подергал за все цепочки. «Господи Исусе», – повторял я, а один или два раза сказал «Дева Мария», чем так насмешил Сару, что она принялась смеяться до изнеможения, а я хохотал вместе с ней. Наконец мы выбрали третью ванную, потому что там было этакое хитроумное зеркало во всю стену. Мы купались в громадной ванне, напоминая валяющихся в грязи поросят. К этому времени моя хандра немного прошла, и я пребывал в прекрасном настроении.

– Пора обследовать спальни, – сказал я, завернувшись в красное одеяло, и мы пошли на цыпочках по коридору, а Сара хихикала от ужаса – боялась, что мы столкнемся с кем-нибудь из слуг.

– Стой! – охнула она. – У меня боль в боку, пока не пройдет – я больше ни шагу.