Сьюзан Ховач - Башня у моря

Револьвер у меня был знаменитой модели, кольт со множеством названий вроде «миротворец» и «одинарный шестизарядник». Уж что-что, а давать имена оружию в Америке умеют. Это был револьвер калибра 0.36 одинарного действия, то есть ты для каждого выстрела должен был взводить его чертов курок вручную. Но американцы божатся, что револьверы одинарного действия стреляют точнее и лучше револьверов двойного действия, которые в ходу за Атлантикой. Возможно, они и правы. Я попробовал смит-вессон двойного действия, а потом был рад вернуться к моему «миротворцу».

Только я разобрал револьвер и начал его смазывать, как кто-то тихонько постучал в дверь.

– Кто там? – крикнул я, чувствуя себя беззащитным с разобранным пистолетом на столе, а в Нью-Йорке ты никогда не знаешь, чего ждать.

Схватив хлебный нож, я подошел к двери, сдвинул заглушку глазка (сам его прорезал в двери) и посмотрел на своего посетителя в тот самый момент, когда Сара прошептала:

– Это я.

Я распахнул дверь, обнял ее и затащил внутрь.

– Ты пришла одна! – Я был потрясен.

– Не могла ждать, пока ты придешь в десять. Сказала Эвадне, что иду пораньше в «Стюартс» с горничной, и взяла экипаж, прежде чем она успела возразить. – Эвадной звали ее невестку, малопривлекательную жену Чарльза Мариотта. – Максвелл, я так расстроена из-за… Что это?

– Ничего. Мой револьвер.

– Револьвер!

– Охраннику положено иметь револьвер – разве я тебе не говорил? – Она была так красива в меховой шапочке и муфте! Увидев ее, я почувствовал себя совсем растрепанным, потому что был без пиджака, еще не успел побриться – настоящий бежавший заключенный, каким я и был на самом деле. – Не бери в голову, – отмахнулся я, вытирая о тряпку руки, испачканные машинным маслом. – Садись и выпей чая. Полагаю, это Нед привел тебя в такое состояние.

В этот момент я принял решение не признаваться ей, что неудачно поговорил с ее сыном. Дело было не в том, что я стыдился за себя самого, просто хотел избавить ее от лишних забот и тревог.

– Да, Нед был ужасно расстроен, – подтвердила она. – И я тоже.

Он, как выяснилось, спросил ее, правду ли я сообщил ему о его отце и Макгоуане, а когда она ответила утвердительно, мальчишка заперся в своей комнате и отказался говорить с ней.

– Дай ему время. – Я с облегчением понял: Нед не стал пересказывать в подробностях то, что узнал от меня. – Ему нужно этим переболеть. Конечно, он потрясен.

– Но почему он до сих пор так сердится на меня? – возбужденно спросила она. – Я думала, стоит ему узнать правду об отце, как он будет на моей стороне.

– Так оно и будет. – Я пытался успокоить ее.

– Максвелл, ты рассказал ему о…

– О чем? – Вопрос я задал слишком быстро, благодаря Бога за то, что могу, не греша против правды, сказать ей: нет, я не сообщил ему об изнасиловании, хотя и не скрыл от него, что Макгоуан присутствовал в ее спальне, но Сара, к счастью, имела в виду только мои с ней отношения. – Да, я рассказал ему, – ответил я, пряча свое облегчение. – А почему нет?

– Понимаешь, я…

– С каких пор ты стала стыдиться наших отношений?

– Дело не в этом. Просто, вероятно, для Неда все это было не по силам… все сразу… ты не понимаешь?

– Я хотел, чтобы он знал, что я люблю тебя и буду заботиться о тебе. Послушай, дорогая, у меня замечательная идея, которая вполне устроит Неда, и он тут же станет как шелковый.

И я рассказал ей о своем плане возвращения в Кашельмару.

Поначалу ее пробрала дрожь, но я этого ждал.

– Я надеялась, что никогда больше не вернусь туда.

– Конечно надеялась. Но Кашельмара когда-нибудь будет принадлежать Неду, верно? А если там не будет твоего мужа, а Макгоуан исчезнет…

Что-то в выражении ее лица заставило меня замолчать. Глаза ее сверкнули, как и всегда при упоминании о Макгоуане, и на моих глазах ее щеки порозовели, а чуть приоткрытые губы повлажнели.

– Ты не забудешь про мое ожерелье? – поинтересовалась она, а когда мы оба рассмеялись, сила ее ненависти зажгла во мне искру, и я возжелал ее.

Ожерелье стало шуткой, понятной только нам двоим. Она родилась в тот памятный вечер, когда мы пили за победу над Макгоуаном, и я обещал подарить ей его яйца, нанизанные на веревочку.

– Ни про тебя, ни про твое ожерелье! – поддразнил ее я и потянулся к ней.

Я забыл, что руки у меня в масле, и вскоре масло появилось повсюду – на ее нижних юбках и корсете, ее бедрах и груди, но нам обоим было наплевать. Она повторяла: «Пожалуйста, люби меня», и я ее любил, потому что, Бог свидетель, мне не требовалось никаких понуканий, а потом Сара пробормотала: