Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Ей нужна хорошая оплеуха, и она ее получит, если не станет поосторожнее.

К счастью, как только начался сезон, Эдит уехала в город к друзьям Маргарет и оставалась в Лондоне до июля.

В августе, когда Эдит стенала, что никто не пригласил ее покататься на яхте в Каус, родился мой третий ребенок. Девочка, очень хорошенькая, кожа розовая и белая, личико идеальное.

– Ты такая счастливая, Сара! – воскликнула Маргарет, чья дочь умерла во младенчестве.

– Какие мы счастливые! – восхищенно подхватил Патрик. – Два мальчика и теперь девочка. Как хорошо мы все устроили!

Он хотел назвать девочку Элеонорой.

– В честь твоей матери, вероятно, – предположила я, обдумывая его предложение.

– Слушай, я не думал о матери. – (Я не удивилась – Патрик никогда не вспоминал о своей матери. Несмотря на все его заявления о том, что он думает о ней с любовью, я давно поняла, что муж относится к ней крайне отрицательно.) – Я думал о моей сестре Нелл – это она меня воспитала.

Я подумала, что Элеонора – красивое имя, и мы так удивились тому, что пришли к обоюдному решению без споров, что нам хватило пыла выбрать ребенку до крещения и второе имя – Маргарет.

На следующий день после крещения от Макгоуана пришло мрачное письмо.

«Дождь не прекращается ни на день, – немногословно написал он, – и, похоже, овес никогда не взойдет. Урожай на торфах можно считать потерянным. Несмотря на мои прежние надежды, лето оказалось плохим, милорд».

Но нас ждали и еще более мрачные новости. Мы написали Маделин о рождении Элеоноры, и ее ответ пришел вскоре после письма Макгоуана. Ниже поздравлений она написала: «Урожая картофеля не будет, вонь гниющих картофельных всходов стоит непередаваемая. Люди сидят, тупо уставившись в почерневшие поля. Господь послал ирландцам еще одно страшное испытание. Молитесь за нас».

Больше от нее писем не приходило, но Маргарет начала сбор пожертвований беднякам Кашельмары, организовав несколько благотворительных акций, а мы с Эдит работали бок о бок, помогая ей. Эдит нравились благотворительные акции. Их организация давала ей основания разговаривать начальственным тоном и вести себя навязчиво. Я как могла сдерживалась, но вздохнула с облегчением, когда последняя посылка была отправлена отцу Доналу и в амбулаторию Клонарина был переправлен последний фартинг.

– Не знаю, сколько я еще выдержу в одном доме с Эдит, – в отчаянии сказала я Патрику. – Если бы только ситуация в Кашельмаре улучшилась.

Словно отвечая на мои пожелания, Макгоуан в октябре сообщил, что положение изменилось. Дожди прекратились, урожай созрел, и торфяные угодья можно спасти, если хорошая погода продержится. Что касается болезни растений, то она не затронула все, и картофель в Леттертурке продают по четыре пенса за стоун.

«Я сказал полиции, что они могут больше не охранять Кашельмару, – добавил он, – потому что уверен: теперь, когда дела выправились, трусливый Хейс вернется от родственников в Дублине. Очень советую Вам, милорд, освободить Хейса от его обязанностей – такое предательство не должно остаться безнаказанным. Я сам, как хорошо знает Ваша светлость, придаю большое значение верности и убежден, что Господь наказывает ленивых, бестолковых и ненадежных. Да приведет Он и Его милосердие Ирландию к Истинному Покаянию, подвергнув их этому Голоду и Поветрию. Остаюсь, милорд, вечно Вашим скромным, послушным и преданным слугой…»

– Ну просто настоящий Кромвель! – воскликнула Маргарет, которая пришла в ужас, когда Патрик прочел нам письмо, но Патрик напомнил, что Макгоуан всегда склонялся к религиозному фанатизму, а шотландские пресвитериане были ярыми приверженцами идеи Господней кары в отношении ленивых ирландцев.

– Странно, почему Маделин не пишет нам об изменениях к лучшему, – сказала я день или два спустя после получения письма от Макгоуана.

– Я думаю, она очень занята, – предположила Маргарет, составлявшая список приглашенных на благотворительный бал, который собиралась устроить в Лондоне на Новый год. Голодающие ирландцы были у всех на устах, и Маргарет очень надеялась, что бал посетит сам принц Уэльский.

– Тете Маделин нравится сообщать лишь плохие вести, – заметила Эдит, прервав свои занятия вышивкой, – ее творение представляло собой самый уродливый образец, какой только можно себе представить. – А теперь, когда новости хорошие, меня ничуть не удивляет, что она не пишет.

– Это ты не выносишь хороших новостей, – бросила я, не успев прикусить себе язык. – Мы все знаем, что тебе тяжело слышать о ком-то, кто счастливее и удачливее тебя.