Михаил Кураев: Жребий № 241

В мирное время дед был фабричным врачом и земским, но в пору войн, а их ему досталось три, при органической, в отличие от царя, антипатии к армейщине, он надевал-таки военную форму. Судя по тому, что полковому врачу 3-го Верхнеудинского казачьего полка кроме медицинского инструмента и перевязочных материалов, выданных, разумеется, не в комплекте и в недостаточном количестве, была вручена остро отточенная боевая шашка, император, надо думать, надеялся, что в свободное от врачевания время дед будет ходить в казачьей лаве в конные атаки и будет сечь клинком, как капусту, врагов престол-отечества, ненавистных самураев и их китайских приспешников, тех же хунхузов.

Прямых свидетельств участия деда в конных рубках и штыковых атаках нет, как, впрочем, нет документов и свидетельств доказывающих обратное. Вероятность же встречи деда с японцами в красивом и честном рукопашном поединке с применением шашки маловероятна, поскольку японцы от подобных схваток постоянно уклонялись, предпочитая уничтожать нашу живую силу на расстоянии, в чем, кстати, преуспели.

Дед, чьи отсрочки от призыва «на службу в постоянные войска» истекли еще в 1902 году, вдруг устремился на войну удивительно поспешно. Считая нападение Японии как бы нарочитым препятствием к его соединению с бабушкой, он ринулся на театр военных действий, желая по-видимому как можно скорее устранить досаднейшее обстоятельство, оттягивающее его счастье.

26 января обстреляли «Ретвизан» и «Палладу», а 12 февраля дед уже писал бабушке из Челябинска!

Дорогая моя голубка Кароля!

Благополучно прибыли в Челябинск. Здесь сверх ожидания приходится вместо одного часа стоять целых три, вследствии большого скопления воинских поездов. Впрочем, я, как и все, этим доволен, ибо уже надоело сидеть в вагоне. По приезде на станцию я вместе с товарищем (молодым доктором, который сел со мною в Москве в одном купэ) взяли извозчика и поехали в город Челябинск, в 4-х верстах от станции. Объездили весь город. Особенного ничего не представляет, но все-таки выглядит довольно прилично и не хуже многих наших уездных городов. Тут имеется очень хороший Народный дом, в который мы заходили, чтобы осмотреть его. Ну право, такой прекрасный дом, что хоть бы и впору и губернскому городу: просторный зрительный зал, отдельный зал для чайной, для библиотеки-читальни; большая удобная сцена, очень удобная «галерка». Везде электрическое освещение от собственной машины. Снаружи здание тоже довольно красиво. В общем, и я, и товарищ довольны вполне прогулкой по морозцу в 10°. Теперь сел обедать и строчу тебе, милая, это послание. В одном со мною вагоне едет на Дальний Восток врач Льговского (Курской губ.) земства Лончинский, призванный как и я на действительную службу. Он путешествует дальше меня — в Харбин. Время проводим в вагоне-ресторане и за спаньем. Я вполне здоров и благополучен. Каждый день говорю тебе спасибо за фрукты, конфекты и папиросы. Но только что кажется конфектами-то ты чересчур перестаралась: слишком много ты их положила.

Поздравляю тебя, мой милый ангел, с знаменательной годовщиной — сегодня 12-е февраля!

Как жаль, что я вдали от тебя, а не вместе с тобой в этот день! Ты не знаешь, моя хорошая, милая Кароля, как много я получил от тебя хорошего, светлого, чистого! Не хватает слов, чтобы выразить тебе то глубокое чувство благодарности, которое я чувствую. Одно теперь неприятно — эта полная неизвестность, когда же я снова увижу мою дорогую Каролю, когда снова буду иметь возможность расцеловать ее, прижать к моей груди… Когда-то это будет? Ну, да что Бог даст! Ты, мой ангел, не унывай, не падай духом. Верь, надейся и терпи! Знай, что всюду вдали, за тысячи верст от тебя ты всегда со мною, с мыслью о тебе я буду всюду, куда бы не занесла меня судьба.

Крепко, крепко целую тебя, моя дорогая! Обнимаю тебя и жму твою руку! Весь твой. Н. Кураев.

Передай мой привет всей семье Каплан. Кланяйся всем меня помнящим!

На каждой большой станции мы находим воинские поезда и много нижних чинов, отправляющихся на Дальний Восток.

Кланяйся Грете! Я ей послал открытку из Самары.

Как обидно, что нет возможности иметь от тебя весточку.

Завтра в Омске один пассажир, офицер, севший к нам в Туле, выходит от нас. Послезавтра в Тайге выходит другой, сибиряк, и мы поедем вдвоем с товарищем в купэ.

Ну, прощай! Целую тебя еще раз крепко, крепко!

Какое, однако, долгое послесловие, какой многоярусный «постскриптум». Оторваться от бумаги, от письма, все равно что выпустить из рук руку любимой. Я это знаю…