Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Через какое-то время, скатываясь с очередного сугроба, Кузьменко остановился на краю трещины. Он не видел ее в темноте, он ее почувствовал. Даже и не саму трещину, а исходящую от нее опасность. Вытянув вперед руку, он ощупал ее край, потыкал костылем — трещина оказалась узкой, не шире метра. Кузьменко легко перебрался через нее и пополз дальше. Ему уже казалось, что какой-то святой, если не сам господь бог, отводит от него опасность и является его поводырем.

Перебравшись через очередную трещину, попав в зону почти полного безветрия, Кузьменко закурил, пряча за отворотом полушубка огонек цигарки. Тогда-то он и определил, что времени сейчас, пожалуй, часа два.

Затягиваясь дымом, он вслушивался в вой ветра и шорох снега, пытаясь понять по звуку, далеко ли берег, не гудят ли сосны своим характерным тоскующим гулом. И хотя он ничего не мог расслышать, все-таки знал, что берег близко, должен быть совсем рядом. Об этом же говорили и трещины, и ледяные торосы, еще не слишком высокие, но чем ближе к берегу, тем выше. Еще немного — и он на берегу.

Покурив и приведя себя в порядок, Кузьменко перекрестился истово, чего не делал уже много-много лет, вздохнул и пополз дальше. Забираясь на один из сугробов, он уже решил было, что это берег, но дальше снова последовал скат, и он, уже вполне освоившись, повернулся вдоль него и покатился вниз. Потом еще один сугроб. И еще.

Лихорадочное нетерпение все больше и больше охватывало Кузьменко. Он уже особенно и не остерегался возможных трещин, еще ни разу не встретив такой, чтобы не была заполнена снегом, чтобы через нее нельзя было перебраться. Да и в шум ветра все увереннее вплетались новые звуки — то шумел прибрежный сосновый лес, маня к себе и обещая тишину и покой.

И вот тут-то, скатываясь с очередного сугроба, Кузьменко и угодил в развод.

Он ухнул в воду со всего маху и поначалу даже не сообразил, что произошло. Бултыхаясь пока еще на поверхности воды среди снежной шуги, он все пытался достать своей деревяшкой дна, полагая, что попал на наледь, покрытую водой в результате каких-то перемещений озерного льда под воздействием ветра. Но дна не было. Он это понял, когда одежда намокла и потянула его вниз.

Тогда отчаянным усилием Кузьменко рванулся вверх, выбросил здоровую руку с костылем, и — о чудо! — костыль лег поперек трещины. Удача окрылила Кузьменко.

«Ничего, — говорил он себе, — господь не даст пропасть окончательно… Не провинился я перед ним ничем: не богохульничал, церквей не рушил, колоколов не сбрасывал — это он знает. А что не верил в него, так он сам же и виноват: не указал, не дал нужного направления мыслей. Опять же, как пошел я по комсомольскому призыву во флот, так с тех самых пор… и только, значит, обществу, и ничего себе самому…»

Кузьменко висел на одной руке по плечи в воде, холод уже начал скручивать его тело. Второй костыль, пристегнутый ремнями к обрубку левой руки, соскочил при падении и куда-то подевался. Ничего, главное — выбраться, а потом он его нашарит.

Кузьменко попытался набрать побольше воздуха в легкие, но мокрая одежда так сдавила тело, что воздух застрял где-то в горле. он прокашлялся, напрягся и, вкладывая все силы в правую руку, зарычал, рванулся вверх и, как тюлень ластой, оперся культей о край льда. Слава, опять же, господу, костыль, хоть и затрещал, но выдержал… Впрочем, это, может, трещал и не костыль, а лед.

Так Кузьменко провисел какое-то время, собираясь с новыми силами и давая стечь с себя воде, чтобы уже налегке вырвать тело на поверхность. Теперь основное усилие придется на обрубок левой руки, но он с детства был левшой, и на левую по привычке рассчитывал больше, чем на здоровую правую. Левой он когда-то даже рисовал, и говорили, что ему после флота надо идти учиться на художника, но началась война…

Журчала вода, потрескивал лед, выл ветер, что-то огромное, но невидимое, шумно дышало совсем близко — и уже не было сомнений, что это дышит лес, и Кузьменко засмеялся от радости: он таки дошел, он уже у цели. Оставались последние усилия, а там избушка, печка, он обсохнет, переждет какое-то время и пойдет дальше.

И тут лед пришел в движение, треск и гул перекрыли все звуки, мокрая шуга уплотнилась, сдавливая нижнюю часть тела, Кузьменко рванулся, но шуга держала его крепко, и тут же он почувствовал, как тупая, неумолимая сила сжала его бедра, и остарая боль огнем охватила его тело.

«Не-ет! — заорал Кузьменко во всю силу своих легких. — Бо-о-ог!» — провыл он еще громче и услыхал, как внутри у него хрустят кости…