Ольга Гурьян - Обида маленькой Э

Дои семьи Цзинь был невелик, но чистый и светлый. Пахло свежим деревом, цветами и вкусной едой. Все баловали мальчика Фу, но он не избаловался — был почтителен к старшим и прилежен к учению. Ему не было еще шести лет, когда дед подарил ему кисти, брусок тущи и прописи — квадратные листы бумаги, на которых красной тушью были написаны столбиками — четыре по четыре — иероглифы, самые простые, из одной, двух и трех черточек.

— У меня тоже были такие прописи, — сказал Гуань Хань-цин. — Нужно было покрыть красные черты черной тушью так точно, как только возможно. Я помню их— и, эр, ши, ту, шань — одни, два, десять, земля, горы.

Дед сам учил мальчика Фу.

«Горизонтальные черты веди слева направо, отвесные — сверху вниз, — говорил он. — Не бери кисть в рот и не соси ее. Не пачкай тушью руки и халат».

Сперва непривычная к кисти рука дрожала, иероглифы получались кривые и неровные. Но Фу был так рад, как утенок, спущенный на воду, и так старался, что сначала запоминал в день всего три иероглифа, а вскоре дошел до десяти в день. Вся семья следила за его успехами и мечтала, как он сдаст уездные экзамены и поедет в столицу и так там отличится, что сам император пришлет к ним в дом гонца с поздравлениями.

Затем пошел он в школу, и там его посадили за первую книгу для чтения — «Трехзначный классик» и он, еще не понимая смысла древних изречений, уже мог выкрикивать наизусть: «Люди вначале от природы определенно хороши, но, если не учить их, природа тогда извратится».

Цзинь Фу было десять лет, и он уже изучал «Книгу 1000 иероглифов», когда к Чанчжоу подступили монгольские войска.

Удивительно, как люди в постоянном труде и ежедневной заботе о пище теряют страх пред неизбежно грозящей, но еще не близкой бедой. Знают, что смертны, но забывают о том. Знают, что наступит гибель, но нет досуга пугаться. Всегда так бывает — разлив реки затопляет поля, уничтожая людей и плоды их труда. А в соседней деревне не думая о том, что назавтра и их постигнет та же участь, сажают семена в плодородный ил.

Конечно, в Чанчжоу знали, что весь северный Китай порабощен монголами, города разрушены, население убито, ограблено, вымерло от заразных болезней. Но ведь это на севере! Знали, что монголы всё близятся. Что после пятилетней осады пали героические города Сяньян и Фаньчэн. Но ведь это далеко на западе! Знали, что полководцы императора продажные трусы и предатели, и одни из них сражаются в рядах врага против своего народа, другие позорно пытаются вымолить мир, а третьи бегут, не осмелясь вступить в бой. Всё это знали в Чанчжоу, но продолжали жить, исполняя свои повседневные дела, иногда веселясь, временами печалясь и не думая о том, что, казалось, их не касается. А между тем кольцо все сжималось, и неожиданно монголы оказались в Чанчжоу.

Город был взят без боя, и, оставив в нем немногочисленный гарнизон, монгольский полководец поспешил дальше. Но жители Чанчжоу вдруг очнулись и поняли свой позор. Словно пламя озарило души этого темного люда — ремесленников, огородников, носильщиков, мелких торговцев. Они почувствовали, что все китайцы братья и китайская земля их общая родина и что, пока они живы, они не потерпят иноземного ига.

В одну ночь они перебили всех монгольских солдат и заперли ворота города. Монгольский полководец, узнав об этом, тотчас повернул обратно и осадил Чанчжоу. Все жители, как один, вышли на стены защищать свой город.

Осада Чанчжоу продолжалась полгода. День и ночь монголы метали ядра. Город лежал в дымящихся развалинах. Пища стала скудной. Дед, отец, мать и один из братьев Цзинь Фу погибли. Страшные дни проносились с непонятной быстротой, все похожие, все исполненные отчаяния, голода, скорби о близких и несгибаемой воли выдержать до конца и не сдаться врагу.

Однажды вечером старший брат Цзинь Фу сказал мальчику: «На стене осталось шесть человек, и мы все здесь умрем, сражаясь. Но ты последний в нашей семье. Если тебя не будет, кто же продолжит род и будет приносить жертвы предкам? Вот мой приказ. Ты сейчас пойдешь и спрячешься под пролетом моста. Что бы ты ни слышал, не смей выходить. Только тогда, когда в течение целого дня ты не услышишь ни одного звука, никакого звука, тогда с наступлением темноты выйди из прикрытия и уходи не оглядываясь».

Цзинь Фу поступил, как ему было приказано, и спрятался в пролете моста. Вся его жизнь обратилась в слух. Сперва, недолго, он слышал шум сражения и по звуку угадывал, что еще бьются на стене. Потом обрушилась надвратная башня и в душераздирающем грохоте ничего нельзя было понять. Потом наступила короткая тишина и внезапно послышались цоканье копыт по городским мощеным улицам и торжествующие вопли монголов. А затем город закричал. Он кричал непрерывно высокими женскими и детскими голосами в невыносимом страдании и смертной муке. Цзинь Фу лежал, уткнувшись лицом в камень, захлебываясь рыданиями, и слушал, слушал час, день, два, кто знает, сколько это длилось? И вдруг наступила тишина. Ни одного звука, никакого звука.