Ольга Гурьян: Обида маленькой Э

Тут прервал он свою речь, услышав удары тяжелых кулаков, от которых затряслись ворота. Громовый голос загрохотал:

— Открывай мне двери, полуночный мечтатель! Эй, Гуань Хань-цин, не слышишь меня, что ли?

— Стража! — забормотал Цзинь Фу.

— Не бойся, это друг. А впрочем, беги в павильон и спрячься. Сейчас я вернусь.

Одним прыжком Цзинь Фу перескочил через каменные ступени и высокий порог, закрыл за собой дверь и оглянулся. В низкой комнате на столе были разбросаны листы бумаги, слабо освещенные лампой в фарфоровом ажурном колпаке, и влажная кисть сохла на деревянной подставке в виде горы с тремя вершинами. В дальнем углу, на жестком бамбуковом ложе, лежал человек в неряшливой старой одежде и смотрел в потолок. Вокруг его худого лица во все стороны торчали космы густых черных волос. Цзинь Фу ящерицей скользнул под ложе и притаился.

Почти тотчас в комнату вошли двое. Снизу Цзинь Фу видны были только ноги. Одни небольшие и узкие в черных бархатных сапогах, вторые в огромных растоптанных матерчатых туфлях.

— Я уезжаю, Гуань Хань-цин, и пришел проститься, — загремел обладатель туфель.

— Умерь свой голос, Лэй Чжень-чжень, — прервал его Гуань Хань-цин. — Ты разбудишь всех соседей.

— Я уезжаю, — пророкотал Лэй Чжень-чжень шепотом, подобным шуму горного потока. — Только что убили А-ха-ма.

— Это мне известно, — угрюмо ответил Гуань Хань-цин. — Но какое это имеет отношение к тебе?

— Такое же, как к тебе и ко всем китайцам. Все мы приняли в том участие — кто делом, кто замыслом, кто тайным сочувствием. Боюсь, как бы в ближайшие дни не начались преследования. Тогда и здесь не заработаешь, и отсюда не выберешься. И еще неизвестно, удастся ли сохранить жизнь. Поэтому, хотя я и не успел собрать всю труппу, а решил ехать, пока возможно. И мой тебе совет: поезжай с нами. Во всех твоих пьесах, что ни монгол, то пьяница, обжора или убийца, что ни знатный чиновник, то негодяй. А знатный чиновник, значит, тот же монгол. Смотри, как бы не воспользовались они суматохой, не схватили бы тебя и потихоньку не прикончили.

— Как же я поеду ни с того ни с сего? — сердито спросил Гуань Хань-цин. — Этот дом, который я снял в тихом переулке, удобен для моей работы. Я только что начал писать великолепную пьесу. Так хороша, что ты на колени станешь, друг Чжень-чжень, выпрашивая ее у меня. Трижды три раза поклонишься мне в ноги! Что же мне, так ибросить ее на полслове? И деньги мои я все роздал приятелям в долг, когдa еще отдадут? С чем я поеду?

— Пьесу кончишь в пути, время дорогой долгое. И о деньгах не беспокойся, этой же пьесой оправдаешь дорожные издержки. Одно только плохо. Присмотрел я превосходного шута, да он спьяну свернул себе щиколотку. Где я второпях найду другого? А без шута не сыграешь ни одной пьесы.

— Будь я помоложе. — сказал Гуань Хань-цин и ненадолго задумался. — А то я давно не мазал переносицу белой краской. Помнишь, в молодости, как я смешил зрителей выдумками и выходками? Жаль, отец хотел, чтобы я унаследовал его занятие и стал врачом, а пациенты, как один, при виде меня умирали со смеху.

И он сам засмеялся, закатился так звонко и заразительно, что Лэй Чжень-чжень, ухмыляясь, прервал его:

— Умерь свой смех! А то, услышав тебя, соседи захохочут и тем привлекут ночную стражу, а ей и без того много дела сегодняшней ночью. Мне и так показалось, что кто-то смеется под кроватью.

— Некому там смеяться. Разве что икает от страха. Лэй Чжень-чжень, нанимай меня в шуты!

— Гуань Хань-цин, ты издеваешься надо мной! Как бы посмел я о том подумать? Разве это место для такого человека, как ты?

— Говорю, нанимай, а не то я раздумаю. Чем это место постыдно? В древности император династии Тан сам играл шутов на сцене.

— Ты убиваешь меня своей ученостью, — перебил Лэй Чжень-чжень притворно униженным тоном. — Про этого императора даже мое полуграмотное ничтожество наслыхано. Это тот самый император, который в своем грушевом саду основал первую актерскую школу. С тех пор и зовут актеров «братьями Грушевого сада».

— Не пой, умоляю тебя! От твоего голоса стены содрогаются трое суток. Я еду, еду! О, друг Чжень-чжень, то-то будет весело! Только как быть с Погу? Он уже вторую неделю живет у меня, подбирая музыку к моим песням.

— Погу здесь? Вот удача! Эй, Погу, дырявый барабан, проснись! Хочешь ехать с нами?

Лохматый человек приподнялся на ложе и сказал сердито: