Ольга Гурьян - Обида маленькой Э

Это наконец-то пришел бесплатный врач.

В помещении актеров царил невообразимый беспорядок. Все три сундука были отперты, крышки откинуты, шелк и атлас костюмов переливались всеми цветами радуги. На крюках, вбитых в шесты, висели бороды, парики, шлемы, сапоги на толстых белых пол-метках, мечи и алебарды и украшенные разноцветными кистями палки, которые изображают коней. Некоторые актеры были уже совсем готовы к выходу, другие еще только гримировались. Жена Лэй Чжень-чженя, певица Яо-фэй, сосредоточенная и хмурая, обвивала голову узенькой черной тесьмой, которая, перекрещиваясь надо лбом, притягивала углы век к вискам. Вторая актриса Юнь-ся, жена умного Лю Сю-шаня, помогала ей, подавая отдельные локоны и длинные пряди искусственных волос, без которых нельзя было соорудить грациозную и сложную прическу театральной героини. Сама Юнь-си выступала только в третьем действии и поэтому не торопилась одеваться. Семь локонов для ее собственной прически, уже намазанные клейким раствором из деревянной стружки, размятой в воде, сохли на дощечке, похожие на семь дохлых мышат, которых усердный кот поймал и положил у порога своей хозяйки.

Хэй Мянь, хранитель сундука, затягивал на Лэй Чжень-чжене ватник, от которого огромный актер казался еще шире. Лицо Лэй Чжень-чженя уже было раскрашено в черный цвет и расписано красными и белыми завитками и полосами. Хэй Мянь подал ему окладистую черную бороду, подшитую к проволоке с загнутыми концами. Лэй Чжень-чжень сунул эти концы за уши, и борода прозрачной занавеской закрыла ему рот и грудь. Он дунул, и каждый отдельный волосок взлетел кверху. Тогда он снова обеими руками пригладил бороду.

Кто-то разжег в углу жаровню, и на ней кипятилась вода для чая. Старая госпожа Лэй в великолепной круглой пелерине, которая закрывала ее до самых пят, и в сверкающем головном уборе присела около жаровни. В одной руке она держала головку чеснока и с удовольствием грызла его еще крепкими зубами. Другой рукой она баюкала своего годовалого внука, малютку Лэй Да. Ребенок был очень грязный, но тоже с нарумяненными щечками. Время от времени бабушка совала ему в рот разжеванный зубчик чеснока. Лэй Да сосал, причмокивая, и смотрел круглыми глазками в огонь.

Снаружи, словно бурный ветер, долетал шум толпы. Актеры торопились.

Погу-барабанщик крикнул:

— Начинаем!

И музыканты вышли на сцену…

Маленькая Э сидела, обхватив руками колени, на склоне сухого русла и, не сводя глаз с пустой сцены, ждала.

Еще было утро, когда все три тележки въехали в русло высохшей речки и остановились. Возчики выпрягли мулов и отвели их в сторону. Актеры принялись разбирать шесты и циновки и понесли их на крутой склон русла.

Маленькая Э присела на противоположном склоне и стала смотреть, что будет.

Вскоре отовсюду, словно оповещенные невидимым глашатаем, бежали по межам полей деревенские мальчишки и тесной стайкой сбились за спиной Маленькой Э. Они не решались подойти ближе, но между собой шумно обсуждали и внешность актеров, и предстоящее удовольствие, и то, как двигалась постройка театра. Один за другим подходили старики, степенно садились, щурились, улыбались и тоже смотрели. Появились женщины и присели в сторонке. Мужчины бросили работу в полях и пришли, прямо как были, в засученных до колен штанах, с обнаженной потной грудью. Сняв головные повязки, утирали ими влажное лицо. Деревенский трактирщик притащил тачку с двумя дымящимися котлами и бойко торговал чаем и горячен лапшой.

Вскоре весь склон русла был усеян зрителями, а среди холмов длинной лентой тянулись толпы людей, спешивших из более отдален ных деревень.

Актеры разровняли площадку и по четырем углам вбили по бамбуковому шесту. Сверху скрепили их поперечными шестами и покрыли циновками. Пестрая занавеска отделила открытую с трех сторон квадратную сцену от заднего помещения, закрытого циновками. Туда внесли сундуки с костюмами. Один за другим скрылись там актеры.

Лэй Чжень-чжень вышел и повесил на передних столбах дне таблички с иероглифами. Деревенский грамотей медленно прочел их вслух. На одной было написано:

— «Мы, актеры, хвалим добро, злодейство казним, различая, что славно, что скверно».