Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века

– Пощадите, минхер, пощадите!

Михайлов опустил топор.

– С какою целью хотел ты украсть тетрадь? – спросил он грозно.

– Не знаю, минхер... лукавый попутал.

– Лжешь!

– Право... ей-богу... не лгу.

– Тебя кто-нибудь подучил?

– Никто не подучил! – отвечал жалобным голосом Польдерс. – Вы, может быть, думаете, что меня подучил господин Альбион.

– Кто-кто? – с изумлением спросил Михайлов.

– Господин Альбион... Но клянусь вам, я его не знаю... и никогда в глаза не видал... Я даже сегодня только в первый раз слышал имя его от господина француза, который принял меня за вас.

– Что ты. за чепуху городишь? Какой господин француз принял тебя за меня?

Тогда Польдерс рассказал Михайлову встречу и разговор его с французским тайным агентом.

Михайлов был чрезвычайно вспыльчив, но гнев его был непродолжителен. По мере того как Польдерс рассказывал, лицо его прояснялось и он с трудом удерживался от смеха.

– Теперь я требую, – сказал он, когда Польдерс кончил, – чтобы ты признался мне откровенно: что побудило тебя украсть у меня эту тетрадь?

– Любопытство, минхер, одно любопытство.

– Но знаешь ли ты, что за это любопытство ты можешь поплатиться тюрьмой?

– Пощадите, помилуйте!.. Я никогда больше не буду, – умолял Польдерс, все еще стоя на коленях.

– Негодяй и подлый трус! – сказал Михайлов с презрением. – Убирайся же скорее вон! Если через пять минут ты еще будешь здесь, то я созову соседей – и завтра тебя упрячут в тюрьму! Вон!

Польдерс вскочил и бросился к двери, но она была заперта.

– Пожалуйте ключ, – произнес он тихим голосом.

– Я тебя не впускал, а потому и не выпущу. Выходи сам, как знаешь, –хладнокровно отвечал Михайлов, садясь за стол и принимаясь записывать что-то в тетрадь.

Польдерс осмотрелся со страхом и бросился к окну.

– Не отворяй окна, – сказал Михайлов с прежним спокойствием. – Я боюсь ночной сырости.

– Как же мне выйти? – спросил Польдерс плаксивым голосом.

– Как знаешь. Смотри, две минуты прошли.

– Ах ты, Господи, Господи! Что же мне делать?

Польдерс осматривался с отчаянием: нигде не было ни малейшей щели, в которую бы он мог пролезть.

– Минхер! – продолжал он жалобным голосом. – Пощадите! Не губите меня!

– Я тебе дал пять минут времени.

– Да где же мне выйти? Дверь заперта, окна вы не велите открывать.

– Полезай в трубу! – отвечал Михайлов, не оглядываясь и продолжая писать.

В самом деле это был единственный путь, остававшийся Польдерсу. За границей трубы каминов и вообще печей устроены прямо, так что маленькие трубочисты, чистя их, спускаются сверху вниз или подымаются снизу вверх, упираясь спиною в одну стену трубы, а коленями – в другую. Но пролезть в трубу казалось Польдерсу более унизительным, нежели украсть чужое добро; притом же ему, мельнику, казалось неприличным выпачкаться сажей.

– Одна минута осталась! – сказал Михайлов, взглянув на часы и продолжая писать.

Эти слова заставили наконец Польдерса прибегнуть к последнему средству. Скорчившись, полез он в камин, но, посмотрев в длинную черную трубу, опять остановился в нерешимости.

– Пять минут! – произнес Михайлов и оглянулся.

Эти магические слова подействовали. С ловкостью кошки полез Польдерс в трубу и стал карабкаться вверх, цепляясь за кирпичи и глотая сажу.

Несколько минут спустя очутился он на крыше. Там ему представилось новое затруднение, о котором он прежде не подумал, а именно: как спуститься вниз? Хотя крыша была невысока, но все-таки расстояние ее от земли было довольно велико, для того чтобы сломить шею. По счастию, он нашел с одной стороны лестницу, приставленную к самой крыще, и благодаря этой лестнице благополучно достиг до земли и пустился бежать со всех ног. Но отбежав на довольно далекое расстояние, он остановился, издали погрозил кулаком дому русского плотника и проворчал:

– Постой, приятель! Я тебе отплачу!

ГЛАВА XII

ТЩЕТНЫЕ УВЕЩАНИЯ

Гаарден находился несколько дней в величайшей опасности. Он никого не узнавал и беспрестанно бредил о Михайлове и о своем непослушном сыне, о заложении и о спуске корабля. Дни и ночи проводил бедный Вильгельм у больного своего отца и ухаживал за ним с примерною попечительностию, но невыразимая грусть овладевала им, когда Гаарден в бреду называл его непослушным, блудным сыном.

Наконец крепкая натура старого плотника победила болезнь. Гаарден сделался гораздо спокойнее, впал в глубокий благодетельный сон и проснулся в полном разуме, хотя был еще чрезвычайно слаб.