Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века

– Послушайте, – сказал он наконец, – не просите более. Я не сердит более на Вильгельма, но не могу еще видеть его. Может быть, со временем...

– Эх, Гаарден! – печально сказал Михайлов. – Твое раскаяние и примирение не искренни. Вряд ли оно будет угодно Господу!

ГЛАВА XIII

ОБВИНЕНИЕ ПО ПУНКТАМ

Несколько дней спустя Михайлов ездил в Амстердам, пробыл там два дня и вернулся домой около полудня.

Подходя к своему дому, он с удивлением увидел тощего, худощавого человека в огромном парике и в черном платье, стоявшего перед дверью. В то же время заметил он на двери шнурок, прикрепленный двумя огромными печатями. Не обращая особенного внимания на это обстоятельство, Михайлов вынул из кардана ключ и пошел прямо к двери, но человек в черном платье преградил ему дорогу.

– Стой! – закричал он с важностью. – Кто ты?

Михайлов осмотрел молодого человека с ног до головы, улыбнулся и отвечал:

– Что ты горячишься, словно петух!

– Дерзкий! – вскричал человек, надувшись. – Знаешь ли ты, с кем говоришь?

– Не знаю, да и знать не хочу.

– Так я же тебе скажу...

– Незачем! Я вижу, что ты со своим париком похож на чернильницу, заткнутую пробкой, – отвечал Михайлов, засмеявшись.

Эта шутка взбесила важного человека.

– Как ты смеешь грубить писарю высокопочтенного господина синдика?!

– А мне какое дело до тебя? – возразил Михайлов. – Я хочу идти к себе, а ты преграждаешь мне дорогу.

– А! Так ты русский плотник... Дело, дело!

– Пусти же меня!

– Назад! Разве ты не видишь, что на дверях твоих наложена печать нашей высокой и могущественной республики, до которой ни один смертный не дерзнет прикасаться! Назад! Или рука правосудия отяготеет над тобою!

Последние слова писарь произнес напыщенным голосом.

– А! Ты мне надоел! – нетерпеливо возразил Михайлов, отодвинув в сторону писаря, и сорвал запечатанный шнурок.

– О ужас! О преступление! О святотатство! – завопил писарь и, опасаясь гнева человека, дерзнувшего наложить руку на печать высокопочтенной республики, подобрал полы своего черного камзола и пустился бежать со всех ног.

Михайлов же пошел к себе и, забыв о приключившемся, преспокойно сел к столу и принялся писать.

Полчаса спустя дверь растворилась, и на пороге явился сам высокопочтенный синдик с раскрасневшимся от гнева лицом. Синдик был также одет в черном; на голове у него был напудренный парик, под мышкой маленькая треугольная шляпа, а в руке огромная трость с костяным набалдашником.

– Где он, где дерзкий! – вскричал он, с важностью войдя в комнату.

В толпе, следовавшей за ним, показалось и полное, круглое лицо корабельного мастера Блундвика.

– Кого тебе надо? – спросил Михайлов, не вставая.

Один голос его заставил синдика отступить, но, оправившись, он спросил:

– Как ты осмелился сорвать печать высокой и могущественной голландской республики?

– А как ты осмелился запачкать мою дверь сургучом и запрещать мне войти в мою квартиру! Как ты осмелился войти сюда без позволения?

С этими словами Михайлов встал.

Синдик одним прыжком выскочил на улицу.

– Этот москвитянин, – сказал он окружавшим, – настоящий дикарь. Слышали ли вы, как он мне, высокопочтенному синдику, сказал «ты»! Какая дерзость!

– Минхер, – отвечал Блундвик, – он и мне никогда иначе не говорит как «ты»; я даже думаю, что он и господам властительным сенаторам скажет «ты», если...

– Да! – прибавил подмастерье Видеманн. – С ним шутить нечего. Коли он кого ударит, так тот не скоро опомнится.

В это время Михайлов показался у двери, оставшейся отворенною, и захлопнул ее. Одно его появление так перепугало синдика, что он закричал:

– Защитите меня! Защитите вашего синдика!

– Странное дело, – заметил один из плотников. – Михайлов обыкновенно добр и кроток, как ягненок, но не любит, чтобы с ним обходились грубо. О, тогда беда!

– Гм, гм! – произнес синдик. – Порядка и благочиния ради надобно будет немножко смириться перед этим дикарем. Господа, – продолжал он, обращаясь к присутствующим, – не отставайте!

Осторожно, боязливо подошел синдик к двери и, тихо постучавшись, произнес вежливым голосом:

– Минхер! Почтеннейший минхер Михайлов! Я пришел к вашей милости по делу.

– Что тебе надо? – послышался внутри голос русского плотника.

– Извольте видеть, минхер, вы хоть и русский, но, вероятно, вашей милости небезызвестно, что всякий человек подлежит закону, а закон в руках начальства. Не знаю, есть ли в вашей стороне законы, но поелику вы изволите проживать у нас, то подлежите нашим законам, в силу которых и прошу вас выслушать меня.