Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века

Но вспыльчивый молодой человек успел уже оправиться и прийти в себя.

– Гаарден, – сказал он более спокойным голосом, – не стыдно ли тебе? Ты вдвое старее меня, а между тем упрямишься, как школьник; у тебя жена и дети, а ты не хочешь принять денег, которые я предлагаю тебе с таким удовольствием и радушием...

– Если я приму у тебя деньги, то скажут, что ты заплатил мне за оскорбление. Ты, вероятно, забыл, как обидел меня?

– Э, полно, Гаарден! Не ты ли сам, вместе с прочими, говорил при заложении корабля: «И прости нам долги наши, яко же и мы прощаем нашим должникам»? Неужели ты произносил эти слова бессознательно, или считаешь себя таким безгрешным, что не нуждаешься в прощении?

Все присутствующие были невольно поражены словами, голосом и выражением лица Михайлова. Старый плотник был до того пристыжен, что не смел взглянуть в лицо своему молодому товарищу; но после минутного молчания он протянул ему руку.

– Товарищ, – сказал он, – ты прав. Я сознаюсь, что ты обидел меня не по злобе, а по весьма понятному в твои лета честолюбию. Итак, дай мне руку и будем друзьями, но денег твоих я все-таки не возьму... Но извини, мне надобно идти за жалованьем.

– Пойдем, я провожу тебя, – сказал Михайлов.

– Да, но возьми сперва свои деньги.

– Экой упрямый! – сказал с досадой молодой человек, собрал деньги и спрятал их в карман.

– Вот так, – сказал Гаарден, – теперь мы можем остаться друзьями.

Оба вышли.

ГЛАВА V

ВИЛЬГЕЛЬМ

Когда не стало больше слышно шагов удалявшегося с Михайловым Гаардена, Вильгельм высунул голову из-под кровати.

– Маменька, –– сказал он, – слышали вы, как русский назвал папеньку упрямым!

– Слышала.

– Значит, я прав.

– Вылезай скорее, Вильгельм, – сказала мать, – покушай чего-нибудь да потом уйди; отец твой сейчас вернется.

Вильгельм стал вылезать на четвереньках из-под кровати, как вдруг дверь отворилась, и в комнату поспешно вошел русский плотник. Увидав молодого человека, выползающего из-под кровати, Михайлов невольно остановился и спросил с изумлением:

– Это что значит?

Никто не заметил входа Михайлова, а потому все вскрикнули от испуга, а Вильгельм хотел было опять спрятаться, но не успел, стукнувшись головою о край кровати.

– Ах! Это вы, Михайлов! – вскрикнула Марта. – Как вы перепугали нас!

– Но что это значит? – повторил русский, указав на Вильгельма, который был еще вполовину под кроватью.

–– Это наш старший сын.

– Зачем же он прячется?

– Ах, герр Михайлов! Если бы вы знали, как часто я горюю и плачу о том, что мой муж так упрям.

– Да-да! – сказал Михайлов. – Муж ваш честный человек, но ужасно упрям.

– Представьте же себе, герр Михайлов, что Гаарден непременно хочет, чтобы старший сын его был плотником, а Вильгельм не чувствует ни малейшей охоты к этому ремеслу. Не хочу хвалить Вильгельма в глаза, но могу сказать, что он добрый малый.

– Кем же он хочет быть?

– Моряком! – с жаром вскричал Вильгельм, поднявшись наконец на ноги. – Море – вот моя стихия, моя отчизна! Со слезами умолял я отца не противиться моему призванию, но он не хотел меня слушать.

– И вследствие этого, – продолжала Марта, – раздор вкрался в нашу смиренную хижину. Каждый почти день Гаарден бранил Вильгельма так, что последний решился наконец покинуть родительский дом и, против воли отца, поступил на службу к одному из наших моряков. С тех пор отец знать его не хочет и даже нам запретил видеться с ним. Вот почему Вильгельм, услышав давеча голос отца и страшась гнева его, спрятался под кровать.

Михайлов серьезно смотрел в открытое, умное и смелое лицо молодого человека.

– Знаешь ли ты, – сказал он наконец строго, – что повиновение родителям есть первый священнейший долг детей?

– Знаю, – отвечал Вильгельм, смутившись и стараясь удержать слезы, выступившие на глазах его. – Знаю. Я долго молился и просил Господа, чтобы Он даровал мне силу исполнить волю моего отца... Потом я принимался за топор и работал прилежно, ревностно на верфи; но один случайный взгляд на море, на весело скользившие на нем суда внезапно разрушал все мои намерения, обращал мою решимость в ничто! Как полусонный, глядел я тогда на работу, лениво действовал топором или портил порученную мне работу. Что-то непреодолимое, необъяснимое влечет меня к морю, и не должен ли я думать после этого, что Господь Сам указывает мне путь, по которому мне должно идти?

Молодой человек замолчал и печально опустил голову на грудь.